Читать интересную книгу Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

пригибались до земли. 0н бил мне в спину, которою я закрыл лицо мертвого, выл, наискось, порывами полосовал землю.

Я сидел, как безумный, не замечая ничего. Слова лучшего человека, которые я слышал несколько часов назад, звучали в моих ушах.

«Серде мое болит... идут, гибнут, плутают, потому что стыдно стоять... и не воскреснут после распятия... Но, думаешь, всех передавили? Годы, годы впереди! Какая золотая, какая волшебная даль, какое будущее ждет!.. Солнце!»

Я застонал. Солнце закатилось за тучи, будущее, убитое и холодеющее под дождем, лежит тут, на моих коленях.

Я плакал, дождь заливал мои глаза, лился в рот. А руки мои все гладили эту золотую юношескую голову.

— Беларусь моя! Скорбящая матерь! Плачь!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Во́роны издалека чуют мертвого. На следующий день явился в яновские окрестности становой при­став, усатый и весьма красивый мужчина. Он явился без доктора, осмотрел место убийства, сказал важно, что следов никаких найти невозможно из-за ливня (Рыгор, таскаясь за ним, только улыбался горько в усы), потом осмотрел тело убитого, повернув белыми пухлыми пальцами его голову, и затем сказал:

— Н-ну и пальнули!.. Сразу лег.

Потом он закусывал и пил водку в дальней ком­нате хаты Светиловича, невдалеке от зала, где лежал на столе покойник и где его дядя захлебывался от слез, а я сидел, буквально убитый горем и угрызе­ниями совести. Для меня ничего не существовало в эти минуты, кроме тонкой свечи, которую держал в тонких красивых руках Андрей: она бросала розовые отблески на белую, с кружевами на груди, сорочку, которую дядя вытащил из сундука. Но ведь надо было мне разузнать, что думают власти об этом убийстве и что они намерены предпринять.

— Ничего, к сожалению, ничего,— ответил приятным переливчатым голосом становой, играя чер­ными бархатными бровями.— Это дикий угол — и расследование тут невозможно. Я понимаю вашу благородную печаль... Но что тут возможно сделать? Тут несколько лет назад была настоящая вендетта (он произносил «вандетта», и, видимо, это слово очень ему нравилось). И что мы могли предпринять? Такой уж обычай. Например, мы тоже могли привлечь к ответственности вас, так как вы, как сами говорите, применяли оружие против этих... м-м... охотников. Мы не сделаем этого. И что нам до этого? Возможно, это было убийство из-за прекрасного пола. Говорят, что он был влюблен в эту (он сыто шевельнул бро­вями) ...в хозяйку Болотных Ялин. Ничего себе... А мо­жет, это и вообще было самоубийство? Покойный был «меланхолик», х-хе, страдалец за народ.

— Но я ведь сам видел дикую охоту.

Лицо станового покраснело.

— Позвольте не поверить. Сказки отжили-с. Мне кажется, что вообще ваше знакомство с ним не­много... м-м... п-подозрительно. Я не хочу наводить на вас тень. но... очень подозрительным является также то, что вы так упрямо стремитесь обратить внимание следствия на других, на какую-то дикую охоту.

Я вытащил из записной книжки обожженный ли­сток бумаги:

— у меня есть документ, что его выманили из хаты.

Лицо станового совсем покраснело, глаза забегали.

— Какой документ? — жадно спросил он, и рука его протянулась ко мне.— Вы должны передать его следствию, и, если увидят, что он чего-то стоит, его подошьют к делу.

Я спрятал листок, такими ненадежными показа­лись мне его глаза и эта алчно протянутая рука.

— Я сам передам его, когда и кому посчитаю нуж­ным.

— Ну что ж,— становой проглотил что-то,— ваше дело-с, уважаемый. Но я посоветовал бы вам не драз­нить гусей. Тут варварское население (и он многозна­чительно посмотрел на меня), могут и убить.

— Я этого не очень-то боюсь. Скажу лишь, что, если полиция займется вместо прямых обязанностей рассуждениями, сами граждане должны защищать себя. А если исполнительная власть прилагает все усилия, чтобы лишь замять дело,— это пахнет весьма неприятно и толкает людей на самые неожиданные мысли.

— Это что,— брови станового картинно поползли куда-то к волосам,— оскорбление властей?

— Боже меня упаси! Но это дает мне право послать копию с этого листка куда-нибудь в губернию.

— Дело ваше,— становой поколупал в зубах.— Но послушайте, дорогой пан Белорецкий. Надо прими­риться. Вряд ли даже в губернии будет приятно на­чальству, если оно узнает, что ученый так защищает бывшего крамольника.

Он галантно, грудным баритоном, упрашивал меня. Отец не мог бы быть таким внимательным к сыну.

— Погодите,— спросил я,— у нас что, закон, по которому либералы объявляются вне закона, оглашаются париями? Мерзавец может их убить и не нести ответственности?

— Не преувеличивайте, дорогой Белорецкий,— со спесивым самодовольством сказал красавец,— вы склонны преувеличивать страхи в жизни.

Этот неразумный самец (иного слова я не могу подобрать) считал, наверное, что смерть человека — «преувеличение страхов».

— А я вам говорю,— сказал я с запалом, — что делю надо передавать в суд, начать судебное расследование! Тут — злой умысел. Людей тут делают сумасшедшими, конечно, с намерениями. На все окрестности они наводят страх, терроризируют народ, убивают людей.

На лице станового блуждала рассудительная улыбка, он прихлебывал чаек.

— Не сто-оит, не стоит так, дорогой пане. Народ от этого становится тише. Убитый был, по слухам, не свободен от Бахусовой забавы. И, вообще, таким опасно высказывать явное сочувствие. Политически ненадежный, не достойный доверия, неблагонамеренный, аморальный, не содействующий хорошим манерам и... явный сепаратист, мужичий печальник, как говорится, рыдалец над младшим братом.

Я был разъярен, но пока что сдерживался. Мне не с руки было ссориться еще и с полицией.

— Вы не желаете вмешиваться в дело об убийстве шляхтича Светиловича...

— Упаси боже, упаси боже! — перебил он меня.— Мы просто сомневаемся, удастся ли нам его распутать, и не можем заставлять нашего следователя приложить все усилия для решения дела о человеке, который всем честным, настоящим сынам нашей ве­ликой родины был глубоко антипатичен направле­нием своих мыслей.

И он с очаровательной вежливостью сделал ла­донью жест в воздухе.

— Хорошо. Если российский суд не хочет застав­лять следователя по делу об убийстве шляхтича Све­тиловича, то, может, он захочет заставить следова­теля распутать дело о покушении на разум и саму жизнь Надей Яновской, хозяйки Болотных Ялин?

Он понимающе посмотрел на меня, порозовел от какой-то приятной мысли, хлопнул несколько раз полными, красными, влажными губами и спросил:

— А вы что тут так за нее распинаетесь? Наверное, сами воспользоваться решили? А? Что ж, одобряю: в кровати она, наверно, звучит неплохо.

Кровь бросилась мне в лицо, ноздри раздулись. Оскорбление несчастному другу, оскорбление любимой, которую я даже