и подрезал ее. Она подпрыгнула. Руль дернулся в руках, колеса зашуршали по щебню обочины. И тогда она высвободила все свое бешенство. В многоэтажном мате, которого бы не постеснялся и портовый грузчик. Направленном прямо в спину мужчины в многослойной куртке, исчезающего за поворотом.
А спустя полчаса уже были мигающие фарами машины скорой помощи, лужи бензина и мелких осколков стекла. И эта «ямаха», влетевшая в бок фургона. И мотоциклист, качающийся туда-сюда на руках санитаров, обхватив обеими руками разбитый шлем.
Нет контроля.
Я убила его.
Потому что он перешел мне дорогу.
— А почему тебе не сделать что-то другое? Найди нормального, хорошего мужчину. Ты красивая, Меланья. Может, не как модель, но у них вовсе нет лица. Твое во всяком случае никто не забудет, дитя мое. Ты хорошо знаешь, что достаточно посмотреть в твои глаза. Почувствовать запах твоих волос. Увидеть, как ты улыбаешься. Я так давно не видела тебя улыбающейся, девочка. Найди доброго, сильного мужчину. Человека чести. Такого, который не позволит себе обидеть тебя. Можешь для этого воспользоваться Даром. В этом я охотно тебе помогу. Но то, что ты хочешь сделать… это болезнь, дитя мое.
— Бабушка, — очень осознанно произнесла Меланья, — у меня нет сил. У меня нет сил искать и привлекать мужчину. Не сейчас. Пойми, что этот сукин сын…
— Слова, дитя мое, — остановила ее старшая рода. — Дело даже не в том, что ты можешь убить словом, Меланья, и не того, кого хотела бы. Нельзя давать оружие человеку, который стреляет вслепую.
— Бабушка, прости, — ответила Меланья. — Дело в том, что он высосал все мои силы. Я не смогу никого обрести. А таких мужчин, о которых ты говоришь, давно уже нет. И я не могу ждать, когда вновь обрету себя. Он не позволит мне. Он убьет меня. — Она дотронулась до свежей подживавшей раны, разделяющей ухоженную тонкую бровь. — Он попал в меня связкой ключей, бабушка, потому что я открыла дверь в собственном доме… Дверь, за которой он сидел. Попал в меня ключами, потому что от подсвечника я уклонилась. Я думала над этим, бабушка. И ты знаешь, что я хочу сделать.
— Ты хочешь обезьяну превратить в волка, моя дорогая.
— Бабушка, ты же все понимаешь. Впрочем, животные много лучше людей. Бабушка, я готова. Услышь, что я прошу тебя о согласии.
Старшая рода цинично рассмеялась.
— Ты просишь не моего согласия, а браслет. Ликопеон. Ты не сможешь сделать свой. Я еще старше, чем ты можешь себе представить, Меланья. Я хотела бы наконец умереть. Мне только нужно закончить воспитание старшей рода. Лучше всего следующей осенью. Тогда я передам тете Терезе гримуар и умру. В ноябре.
— Бабушка, пожалуйста, — сквозь слезы произнесла Меланья. — Ты нужна мне.
— Пришло время, девочка. Меня ждут, а этот мир утомил меня. Я не понимаю его. У меня больше общего с теми, кто ушел, чем с вами. Дай мне уйти, правнучка. Ты хочешь свой Дар. Хочешь ликопеон. Хочешь открыть свой гримуар. Ладно. Пусть это исполнится. Но это значит, что я больше не буду держать тебя за руку. Время стать на ноги. Ты и так всегда делала то, что хотела, маленькая ведьма.
— Бабушка…
— Подожди, — старая женщина встала из-за стола и отошла вглубь своей комнаты. Некоторое время было видно ее лицо. Нос с горбинкой, такой же, как у Меланьи, и такие же непослушные волосы, но серебристые и сколько можно собранные в пучок. Серебристые, а не огненно-рыжие.
Меланья ждала, крутя в руках печенье и глядя на тяжелую деревянную раму зеркала, которое разделяло стол на две части. В комнате было темно. Где-то за окном пошел трамвай.
Прабабушка наконец-то вернулась и принесла два мешочка из мягкой кожи.
— Ключ к гримуару. Ликопеон. И, — из одного из мешочков она достала резную бутылочку из темного стекла, — промой этим лицо, дорогая моя. Три капли на стакан воды. Я не хочу тебя больше видеть с израненным лицом. В другом мешочке ты найдешь травы и заменители. Сейчас их трудно раздобыть. Они в шкатулке. Пользуйся ими экономно и пополняй, когда наступит сезон.
— Спасибо, прабабушка.
— Меланья, послушай. Этот Лукаш — чудовище, ладно. Но ты хочешь создать другое чудовище. Послушай моего совета и не делай этого. Растопчи его черное сердце, но потом начни жизнь как обычная девушка твоего возраста. Поищи себе нормального мужчину и сделай так, чтобы он полюбил тебя. Дар — это не протез. Его нельзя так употреблять. Мы женщины, и мы люди. Мы должны жить как люди.
— Я, наверное, не умею, бабушка. Это слишком долго длилось.
Прабабушка вздохнула.
— Ты все равно будешь вынуждена. Научишься. Короткий путь нам всегда мстит. Ты знаешь, что делать с браслетом. Ты будешь иметь над ним власть только тогда, когда будешь носить ликопеон, а ты должна будешь иметь свой. Не снимай его никогда дольше чем на несколько часов. А в полнолуние даже ни на минуту. Ты запомнишь?
— Да.
— И отошли его тотчас же, когда он сделает свое.
Тишина.
— Меланья?
— Я дам ему знание. И дам ему себя.
Старая женщина глубоко вздохнула.
— И ты думаешь, что это так просто. Боже милостивый, тебе это не удастся. О каких-то вещах ты должна узнать сама. В этом я не смогу тебе помочь. Пожалуйста.
Прабабушка бросила два мешочка прямо в зеркало. С ее стороны стола. Меланья увидела, как поверхность стекла расступается, как по ней, словно по поверхности пруда, расходятся круги. Мешочки упали на стол, зеркало некоторое время волновалось, потом успокоилось. В нем по-прежнему была видна бабушка, по ту сторону стола сидящая в теплом свете лампы от «Тиффани».
Она держала два сплетенных серебряных браслета. Бросила их в зеркало легким движением руки. Они с металлическим звуком ударились об инкрустированную поверхность, едва не разбив фарфоровое блюдце. Меланья осторожно подняла их и разъединила.
— Ликопеон. — Браслеты выглядели странно, как серебряные фрагменты позвоночника какого-то неземного существа.
— Не нужно их туго застегивать, — сказала прабабушка. — Они сами подстроятся. И, слава богу, их не нужно прятать. Люди носят такие странные вещи, что никто не обратит внимания. Мне пора, доченька. И… Меланья.
— Да, бабушка.
— Мы еще будем видеться, но запомни, что в середине ноября будут мои похороны. Я надеюсь, что ты придешь.
— Бабушка!
— Всего доброго, Меланья.
Зеркало снова пришло в движенье, потом из него раздался тихий музыкальный треск, как у внезапно замерзающей воды. Прабабка исчезла, а вместо нее в зеркале появилось лицо Меланьи с мелкими чертами, обрамленное рыжими локонами, с ранкой полумесяцем, разрезающей черную бровь,