человечков. Всё это было редкостью у нас, и как-то я украл у Спартика, который был младше меня на шесть лет, пару миниатюрных солдатиков. Тётя Таня у нас в гостях заметила:
– Что-то игрушки на наши похожи.
Ещё бы!
Я проявил благосклонность:
– А я их в песочнице нашёл. Если ваши, то забирайте.
– Спать для меня было мучением, – рассказывает молодая учительница. – Я придумывала тысячи предлогов, чтобы не спать.
Когда-то я и сам боялся засыпать в темноте. Родители дожидались, когда моё дыхание станет ровным и только тогда нажимали кнопку выключателя. Или оставляли приоткрытой входную дверь, через которую просвечивался голубой отблеск от работающего в соседней комнате телевизора.
Нам с Пашкой смотреть телевизор после десяти запрещали. После «Спокойной ночи, малыши» меня укладывали в кровать. А потом шло «Время», а за ним – «Штирлиц». Только в двадцать лет я с удивлением узнал, что на самом деле сериал про Штирлица назывался «Семнадцать мгновений весны».
Это был жутко интересный сериал. Потому что, во-первых, он был про шпионов, а, во-вторых, шёл поздно ночью, и нам его смотреть запрещали.
Пашка придумал присоединить наушники из радиоконструктора к старому телевизору в нашей комнате, который дожидался, когда его выкинут или увезут на дачу. Брат протянул от телевизора до своей кровати удлинитель, и если бы к нам внезапно заглянули родители, можно было быстро выдернуть шнур из розетки, и телевизор бы погас.
Затаившись, мы смотрели на чёрно-белые похождения Штирлица. Я засыпал минут через десять после начала просмотра. Брат вынимал из моего уха наушник и досматривал фильм до конца. А утром Пашку было не поднять.
– И в школе я не очень любила спать. Студенткой уже поняла, что такое недосыпание. И так мечтала выспаться, – учительница смеётся. – А теперь спи, сколько хочешь.
Я встретил Аниного мужа на улице возле аптеки.
Гриша стоял на крыльце, оглядываясь по сторонам и, видимо, размышляя, куда направиться дальше. Короткая кожаная куртка обтягивала широкие плечи. Потёртые джинсы в обтяжку на мощных ногах. С наглым лицом Гриша чавкал жвачкой.
Я поднялся по лестнице, остановился напротив Гриши. Он выше меня на голову. Заглянул под жирные полосы бровей.
– Ты чё? – спросил муж Ани. – Чё уставился?
Желваки ходили на его щеках. Чмок-чмок-чмок. Жевательная корова. Громадная корова с яйцами.
Гриша говорил через нос, и каждая фраза его становилась от этого авторитетной.
Позади меня спускалась с крыльца бетонная лестница. Толкни меня Гриша, и голова моя лопнула бы, как грецкий орех.
– Свали по-хорошему.
– Сейчас будет хорошо, – пообещал я. Моя рука прикоснулась к Гришиному паху. Я сжал кулак.
Лицо Гриши сморщилось.
Я сжал причиндалы Гриши в руке, и одна их часть проскользнула меж моих пальцев, покидая пределы кулака. Зрачки Гриши закатились. Из-под бровей на меня уставились белые глазные яблоки.
Я сильнее сжал пальцы. По подбородку Аниного мужа потекла слюна. Он осел, словно надувная кукла. Вторая часть причиндал тоже выскользнула куда-то за пределы моей руки.
– Тебе нравится? – спросил я.
Мужик всем весом навалился на меня. Я с трудом балансировал на краю лестницы.
Разжал кулак. Мне казалось, что под брюками Гриши появилось что-то мокрое и липкое. Стал разглядывать свою ладонь, придерживая Гришу, чтобы он не свалился. Крови на ладони не было.
Оттолкнул мужика от себя. Он, комично взмахнув руками, ударился головой о железную дверь.
Прохожие куда-то спешили, делая вид, что идут мимо.
Отбежав на приличное расстояние, они оглядывались, не сбавляя шаг.
Жевательная Корова растеклась по бетону. Подбородок в пене, копыта вдоль массивного туловища.
Я подумал, пнуть её или нет? Решил, что не стоит.
На ладони осталось неприятное ощущение от чужих гениталий. Мне казалось, что рука грязная.
Вытер ладонь о джинсы. Чувство не прошло.
Дома неистово отмывал руки от густой невидимой грязи. Ладонь, казалось, протёрлась до дыр, а грязь всё обжигала кожу.
– Я боялась не успеть что-то сделать. Не знаю, что точно. Тяжело сказать. Какую-то мечту воплотить. Чтобы не зря всё было, – с губ учительницы срывается смешок, её голова подпрыгивает на моих коленях. – Оказалось, всё зря. И не знаю даже, что я не успела.
Спутник траура стучит по моим плечам, колет виски, лоб, щёки. Вода затекает за ворот рубашки.
– Иногда я думаю, что бы изменила, будь у меня шанс начать всё с нуля. Сначала подумала, что вышла бы замуж за другого. Не того человека выбрала. Он был тот, когда выходила за него, но со временем поняла, что ошиблась. А мне нравился один парень, ещё в университете. Он такой был! – не как все. Умница такая. Я за него бы замуж вышла. Сама подошла бы к нему, не постеснялась. Хотя зачем я ему?
Учительница вскидывает руку, опускает тыльную сторону запястья на лоб.
– Я поняла, в чём дело: я никому не нужна. Разве что маме. Но мама есть мама, а я хочу любви. Нет, мама, конечно, любит меня, но мне нужна другая любовь. Физическая. Не так, что «я тебя люблю», словечки, конфеточки. А чтобы всегда вместе, всегда рядом. Чтобы касаться друг друга, обнимать, целовать, спать вместе. Мне надо, чтобы меня любили. И больше ничего, – короткая пауза. – А муж не любил меня. Нет, когда-то любил, но не в последние годы.
В темноте я глажу волосы учительницы, как бы успокаивая её.
– У меня был выкидыш, – продолжает девушка. – Сергей женился на мне, потому что я забеременела, а у меня выкидыш. Поэтому он меня не любил. Как ты думаешь?
Я думаю, что в своём прошлом ничего не стал бы менять. Оставил бы и сломанный нос, и пацанов с Верхушки, и даже смерти родных.
Цепочка действий прервалась. Вдали исчезли школа, друзья, пьяное веселье, шалаши из веток, звёзды в зимнем небе, хоккей на дороге, где-то очень далеко – детский сад, яркое солнце и обжигающий асфальт на юге, Чёрное море, первые часы, подаренные отцом – «Электроника 53», – хорошие часы. Исчезли горы книг, прочитанные мной на кухне ночью, когда все спали. И героини книг, в которых я влюблялся.
Исчезли Катя и Таня. И переживания по поводу прыщей. И огни школы за окном.
Всё позади. А что здесь?
Кладбище.
Жизнь закончилась ещё там, после школы. Побилась в конвульсиях, и полетели изо рта птицы.
И менять что-то в прошлом я не хотел бы не потому, что мне нравилось бояться парней с Верхушки или нравились издевательства девчонок; и не потому, что не хотел, чтобы мне ломали нос и избивали в полутьме подъезда. Не потому, что мне нравилось всё. Было достаточно и плохого позади, с лихвой было.
Ничего не хотелось менять потому, что я боюсь нарушить гармонию. То, из чего состоят мои воспоминания. Их последовательность. Может быть, не сломали бы мне нос, и я не смог бы радоваться опьянению в кругу друзей и искусственным обморокам. Не трави меня девочки, и я бы