— Это он! Он вот все переврал! Говорил — Машка! А это и не Машка вовсе! — Таисия Федотовна вцепилась в Иринея Севастьяновича. — Сам свою дохлятину теперь вытаскивай!
— А ведь ты баба сварливая, — вдруг сказал Евсей Карпович. — Не уживешься ты у нас, ой, не уживешься…
— Цыц! — приказал Ферапонт Киприанович открывшей было рот супруге.
— Цыц! — сказал и Лукьян Пафнутьевич своей Матрене Даниловне.
— Цыц! — не так громко, но все же внушительно молвил Ефим Патрикеевич молодой жене Василисе Назаровне.
— Да маленький же у нее! — пискнула Матрена Даниловна.
— Не пропадет! Пусть вон к магазинным катится! — постановил Лукьян Пафнутьтевич. — Больно ловка! Там ей самое место!
— Только сперва пусть со мной рассчитается, — подал голос Ириней Севастьянович. — Двадцать рублей, да мешок гречки, да цыганскую иглу еще обещала, да угощение выставить…
Стали разбиратьчся с оплатой и долго не могли сосчитать, сколько выплатить за гибель Машки. Ириней Севастьянович на то напирал, что хозяева будут в великом недоумении: с вечера хомячиха была в клетке, а утром ее вдруг нет!
— А вы дверцу оставьте открытой — вроде бы ваш предок как-то ненароком сбежал, — посоветовала Матрена Даниловна. У нее уже просто не получалось звать мохнатого зверя хомяком, а только — предком.
Ириней Севастьянович умом понял, что иного пути нет, но несколько покочевряжился, выбивая побольше отступного.
Когда он пообещал поднять шум на весь город, домовые дедушки пошли навстречу и отрядили тащить плату на Мичуринский проспект Лукулла Аристарховича. А Акимке с Якушкой велели вытащить из клетки и выкинуть на мусорку дохлую Машку, или не Машку — теперь уже не имело смысла менять животному имя. Прожил хомяк под бабьей кличкой весь свой век — не устраивать же крестины заместо похорон!
* * *
Домовые дедушки увели супруг по квартирам, не дав даже проститься с Таисьей Федотовной. Один Евсей Карпович остался. Он какое-то время глядел на Ваську — и все больше убеждался, что Васькина рожа не выражает ни малейшего раскаяния.
Таисья Федотовна пробовала было подольститься, но он только махнул лапой, помог Якушке с Акимкой дотащить мертвое тело до ванной, пропихнуть в дырку, и направился к себе.
Дома он уселся возле компьютерной клавиатуры и затосковал.
Так было бы здорово получить в дом маленького хомячонка и научить его труду и речи! Если бы получилось — вот доказательство, что Васька — таки предок. Даже кровожадный, даже тупой, даже не разделяющий своих и чужих… Должен же быть хоть какой-то…
Евсей Карпович даже не заметил, как подошли Акимка с Якушкой.
— Выкинули? — спросил только.
— Еле доволокли, — признался Якушка. — А мы ведь почему пришли?..
— А знаешь что, Евсей Карпович? — подхватил Акимка. — Все ведь не так. Он — баба. Думали, тебе нужно бы знать.
— Кто — баба?
— Покойный хомяк. Мы с Яковом Поликарповичем когда его на помойку тащили, догадались.
— Как это — догадались?
— Ну… Шерсть разгребли… посмотрели…
— Так это что же? Васька бабу загрыз? — до Евсея Карповича наконец дошла несообразность положения. — Как же это можно — загрызть бабу?! Ничего себе предок!
Якушка с Акимкой ничего не ответили.
Потом уже, в зрелых годах, домовой дедушка Аким Варлаамович оказался в семье, где для детей купили хомячка. Тут он и узнал, что сводить самца с самочкой нужно, когда оба в юном возрасте, не старше полугода, и чтобы самочка непременно моложе самца была. Если же окажутся в одной клетке старый хомяк-холостяк и матерая хомячиха, будет побоище, потому что этот зверь только выглядит милым и мохнатым, а на самом деле от природы весьма сердит. Но даже такие биологические подробности не заставили Акима Варлаамовича отнестись к хомяку благожелательно.
Но тогда он был еще совсем молоденьким домовым, подручным домового дедушки Лукьяна Пафнутьевича. И многого в этой жизни пока не знал и не понимал. Но, поскольку был приучен полагаться на мудрость старших, то и смотрел с надеждой на Евсея Карповича — может, еще чего мудрого молвит?
Но старый домовой лишь пригорюнился. А потом с силой грохнул кулачком по компьютерной клавиатуре.
— Так мать-перемать! От кого-то же мы должны происходить! Откуда-то же мы взялись! Кто-то нас на этот свет выпустил?!
И взвизгнул Евсей Карпович, и затопал, и зашипел, и побольше воздуху набрал — но вдруг успокоился и тот воздух выпустил, отчего получился глубокий и печальный вздох.
— И люди, выходит, не от обезьян произошли? — совсем тихо спросил он. — Ну что за жизнь пошла! Никому верить нельзя, даже компьютеру!
И сел он на дискетницу, и пригорюнился, глядя на кнопки с буквами. А Акимка с Якушкой подпихнули друг дружку локотками и на цыпочках убрались.
— Надо же, старшие — а чем у них головы забиты, — прошептал Якушка.
— Погоди, войдешь в возраст — неизвестно еще, что у тебя в голове образуется… А я что слышал! Матрена Даниловна говорила, пока ты ванну чистил! В дом напротив жильцы въехали, и с ними домовые, большая семья! Сам домовой дедушка, его баба, сын и дочка! И еще подручный!
— Дочка тоже есть? На выданье? Не врешь?!
И они, напрочь забыв, что откуда-то должны происходить, понеслись к Матрене Даниловне — узнавать подробности.
Рига 2004
Пустоброд
Сваху Неонилу Игнатьевну принимали достойно — угощение выставили с хозяйского стола. По негласному и очень древнему уговору домовые для таких случаев могли пользоваться хозяйской провизией. Сам домовой дедушка, и впрямь приходившийся невесте дедушкой, Матвей Некрасович, за круглым столом из красивой заморской банки посидел недолго, сам ушел и сына, Гаврилу Матвеевича, увел. Все эти заботы о приданом — бабье дело.
Однако еще накануне, перед приходом свахи, наказал невестке Степаниде непременно посетить местожительство жениха и убедиться, что любимица Маланья Гавриловна будет там как сыр в масле кататься.
Неонила же Игнатьевна заварила такую кашу, что и сама уж была не рада. Она поспорила с другими свахами, что уж ей-то удастся оженить одного из наилучших в городе молодцов, Трифона Орентьевича. А он вступать в супружество что-то не больно желал, да еще его дед от нашествия свах крепко зазнался, одних гонял, других привечал и вообще потерял последнюю совесть.
Заклад был хороший, можно сказать, знаменитый заклад: соперницы-свахи поставили на кон восемнадцать наилучших городских кварталов вместе с обитавшими там невестами и женихами. Выиграй Неонила Игнатьевна — и все эти богатые дома будут ей принадлежать отныне и до веку, век же у домовых долгий, вчетверо, а то и поболее, против человечьего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});