Мой опыт отмены представлений по болезни связан исключительно с Метрополитен-опера. Впервые это случилось во время премьеры «Питера Граймса» Бриттена, когда мои связки поразила какая-то инфекция. К несчастью, самочувствие мое ухудшилось, стоило мне надеть костюм, парик и загримироваться, так что моей дублерше пришлось проделать то же самое, поскольку невооруженным глазом было видно, что спектакль мне не спеть. Представитель дирекции пришел ко мне в гримерную за пять минут до поднятия занавеса и попытался уговорить выйти на сцену, поскольку я еще официально не объявила об отмене. Он умолял меня пожертвовать собой ради театра и публики. Я попробовала взять несколько нот, и стоявшая прямо за его спиной аккомпаниаторша покачала головой. Я благоразумно послушалась ее совета. Если поешь с простудой, всегда существует риск лишиться голоса, а осмотрительность еще никому не повредила. Хотя, конечно, не хочется рыдать в гримерке, смывать грим и собираться домой, когда на сцене вовсю — но без тебя — идет спектакль.
Второй раз отмена в Мет случилась не так давно, во время постановки «Пирата» Беллини — оперы, которой я очень многим обязана.
Обычно в Метрополитен дело происходит следующим образом: худрук звонит менеджеру певца, сообщает, что на следующий сезон они планируют десять постановок, и интересуется, не хочет ли их клиент принять участие. То есть сначала выбирают репертуар, а уж потом солистов. Но однажды меня пригласили на встречу с генеральным директором Джозефом Вольпом, и я сразу поняла: разговор предстоит серьезный. Каждый раз, выступая в Метрополитен, я чувствовала себя винтиком громадной машины и никогда не забывала, что петь на этой сцене — огромная честь. На той встрече Джо неожиданно сказал мне: «Вот список произведений, в которых мы бы хотели вас видеть, но также нас интересует, в какой опере вам самой хотелось бы выступить». Немыслимое нарушение протокола — мне дали возможность выбора. Угрюмая внешность Джо Вольпа сказалась на его репутации, но со мной он всегда был заботливым наставником, готовым прийти на помощь как в личных, так и в профессиональных вопросах. Однажды я разбила свой старенький «БМВ» на углу Бродвея и Семьдесят девятой улицы (надо ж было умудриться разбить машину посреди Манхэттена), и Джо предоставил мне автомобиль на все время оставшихся спектаклей — как репетиций, так и вечерних представлений. Когда мне наконец удалось поблагодарить его за доброту, он с улыбкой произнес: «Это я не о вас забочусь, а о себе. Вы нам нужны в одной постановке». Недавно он, даже без моего ведома, приставил ко мне охрану, это случилось после того, как на выходе из театра мне вручили письмо с угрозами. Я не замечала телохранителей до тех пор, пока подруга не спросила: «Эти мужики что, следят за тобой?»
С годами наши отношения становились все лучше, и вот теперь он предлагает мне фантастическую возможность. Сидя в его кабинете и перебирая партии, которые мне хотелось бы спеть в Мет, я решила остановиться на чем-нибудь из бельканто. Потом я провела маленькое расследование и обнаружила, что «Пират» Беллини никогда не исполнялся в Метрополитен. Мне понравилась идея испытать себя и публику. Все-таки я настоящая дочь своего отца.
Проблема состояла в том, что «Пират» — опера непопулярная, и раз я ее выбрала, значит, отвечаю за успех и перед публикой, и перед администрацией театра. Были назначены семь представлений, а я отменила два из них. В то время мы с дочками жили в высоком викторианском доме в Коннектикуте и однажды, позвав Сэйдж, которая была наверху, я почувствовала, что с горлом что-то не так. Когда она не появилась, я сделала то, что сделала бы на моем месте любая другая мать, — позвала ее еще раз, громко. Тут же я почувствовала легкий укол и подумала: «Только не это…»
Я отправилась к своему отоларингологу, доктору Славиту, он осмотрел меня и сказал: «Вы можете накачаться кортизоном и выступать, но если вы хоть немного заботитесь об успехе постановки и ее судьбе, а также своем голосе, ни в коем случае не пойте». На вопрос, что не так с моими связками, он ответил: «К вашему сведению, звук получается в результате вибраций голосовых связок — своеобразной внутренней мембраны, или так называемого платочка, который как будто бы сложен. Сами по себе голосовые связки — это всего лишь задняя треть всей мембраны. Мышцы окружены слизистой оболочкой, которая, вибрируя, издает звук. Так вот, с одной стороны у вас образовалась небольшая припухлость».
За все годы нашего знакомства он ни разу не рекомендовал мне отменить выступление. Если я волновалась, он успокаивал меня, говоря: «Ну, не переживайте. Все будет хорошо». В тот раз он сам позвонил Джо Вольпу и сообщил, что я не могу петь. Позднее, когда я выздоровела и вернулась на сцену, я так и не обрела в этой партии прежней уверенности. Из-за травмы я чересчур осторожничала, что привело к новым проблемам. Ведь в действительности вы вовсе не оберегаете голос, когда поете недостаточно сильно или слишком тихо. Это все равно что шептать при ларингите — в конце концов, от осторожного шепота одни беды. Беверли всегда убеждала меня избегать этой тактики. Я жаловалась: «Но это же неправильно». А она отвечала: «Ты не дотягиваешь, дорогая. Перестань нервничать. Просто пой как обычно».
Она обладала сверхъестественной способностью улавливать малейшие изменения в моем голосе. Стоило ей попросить меня петь нормально, как все становилось на свои места.
Успех радует до тех пор, пока не приходится отменять спектакли, которых так долго ждала. Я не только нервничала из-за голоса, но чувствовала себя так, будто на меня направлены лучи гигантского прожектора. В такой ситуации, поверьте, лучше остановиться, невзирая на обязательства. В противном случае маленькие проблемы грозят превратиться в большие. Следствием неправильного и неуверенного пения во время болезни может стать общая неуверенность, сплошь и рядом остающаяся даже после того, как голос вернется. Голос ведь очень хрупкий инструмент. Кто-то однажды рассказал мне на ушко историю об одном знаменитом теноре: «Как-то раз он спел с больным горлом и с тех пор — никакой уверенности в голосе». Даже самый бесстрашный бас может проснуться в холодном поту от ужаса, вызванного подобной мыслью. Действительно ли голоса меняются из-за деформации связок или окружающих их сухожилий? Излечима ли болезнь или техника безвозвратно утеряна? Или это просто утрата веры? Вряд ли у кого-то найдутся точные ответы на эти вопросы. Все голоса индивидуальны, но все мы должны следить за их здоровьем, чтобы карьера не прервалась раньше времени.
Забота о голосе подразумевает внимание к физическому здоровью, окружающей обстановке, душевному настрою и постоянное совершенствование техники. Будучи студенткой Джуллиарда, я вечно простужалась и даже мучилась со спиной, пока не заметила, что проблемы со здоровьем у меня возникают накануне важных прослушиваний, — все факты свидетельствуют о типичном саморазрушении. Когда я в третий раз за год попросила легендарного доктора Гульда осмотреть мое горло, он вдруг схватил меня за плечо и произнес: «Вы не больны. Вы напряжены». Это и положило начало моему интересу, к самоанализу, благодаря которому я стала со временем одной из певиц, не страдающих недугами серьезнее простуды. Я всегда считала, что здоровье — это вопрос самовнушения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});