Павел испугался и вызвал скорую помощь. Врачи приехали через двадцать минут. Сделали укол, подождали, когда приступ пройдет и уехали. Диагноз поставили – бронхиальная астма. Раньше ничего подобного не бывало. Павел положил чемодан на шкаф и позвонил Наташе: не могу сейчас приехать, попозже позвоню. Три дня Соня лежала в постели, почти не вставая. Ничего не ела. Павел приносил ей чай. Потом вроде прошло. Через неделю Павел снова начал собирать вещи – и снова услышал уже знакомый хрип. И снова вызвал скорую помощь. Пять раз подряд происходила эта нелепая история. Павел решил повременить с уходом. Приступы прекратились. Когда он через два месяца снял чемодан со шкафа и начал собираться, у Сони снова начался приступ. Он видел, что она не притворяется. Они не разговаривали уже давно. Оба готовы были расстаться. Но странная Сонина болезнь всякий раз, когда Павел начинал собирать вещи, просыпалась и не давала ему уйти. И он остался. Наташа на него смертельно обиделась и отказала от дома. Сонина болезнь прошла. Семья осталась.
7
Акимовна была злая церковная старуха, никого не любила, даже сына своего Николая. А особенно не любила, можно даже сказать, ненавидела свою невестку Тоньку. И внуков, ее деток, тоже не любила. Вся ее любовь шла только в одну сторону – к Божьей Матери, и не ко всякой, а к Скорбященской, окруженной людьми с недугами и скорбями. Ездила непременно на празднование этой иконы на Большую Ордынку и обливалась там сладкими слезами ни на кого не истраченной любви. Прежде она жила с семьей сына, но их муравьиный дом расселили и ей, по ее просьбе, дали однокомнатную квартиру на нее одну, без сына с невесткой и без внуков. Хотя и в дальнем конце города. Сын как будто сначала обиделся, а потом привык навещать мать раз в месяц, после получки, в любой день кроме воскресенья. Воскресенье ей не годилось, потому что этот день она проводила с утра до вечера в церкви у Скорбященской.
Вдруг Николай приехал к ней в неурочный день, довольно поздно вечером. Сел, не снимая куртки, на стул и заплакал. Потом говорит:
– Мам, у Тони рак нашли. Врач сказал, злой, и недолго ей осталось. Прям не знаю, что делать…
Потом вынул из кармана четвертинку, заглотил ее прямо из горлышка, бросил пустую склянку на пол:
– Что же твой Бог-то попускает такое?
Он захмелел сразу, есть не стал, денег обычных не дал – то ли забыл, то ли, может, на лечение жене решил припасти…
Наутро Акимовна собралась раненько и поехала в свою Скорбященскую. Никого там еще не было, служба не начиналась. Она встала на колени возле иконы Всех Скорбящих Радости и начала молитвенный разговор. Сначала покаялась, что невестку свою не любит, ругаться не ругалась, но в душе проклинала и теперь вот чувствует свой грех, что Тонька заболела и помрет, оставит сиротами двух детей. И заплакала. А под конец попросила: Матушка, лучше б я за нее поболела, пусть бы и померла, сделай такую милость…
Не один раз она это повторила. Много раз. На коленях стоя…
И все сделалось быстро, как в кино. Через неделю сделали Тоньке операцию, опухоли не нашли, зашили и отпустили. А еще через неделю у Акимовны схватило бок как клешнями, и она сразу поняла, что болезнь от Тоньки ушла, а к ней пришла. Ни к каким врачам Акимовна не ходила. Терпела боль, мазала лампадным маслом – немного помогало. Три последних дня сильно мучилась. Но знала, что больше трех дней ей терпеть не придется. Так все и произошло, по молитве. Однако, что самое было поразительное – ненавистная Тонька как будто все это узнала по небесному телефону. Горько плакала на отпевании Акимовны и купила себе в новую трехкомнатную квартиру бумажную икону Всех Скорбящих Радости. Не от большой веры, а чтобы сделать посмертно-приятное ненавистной свекрови Анастасии Акимовне.
Семь концов света
Ветер
Начиная с вечера четверга послышался этот зачаточный звук, в пятницу он окреп и уже не был похож на мираж – в нем слышалось “же”, “ше” и немного “че”.
Вечером в пятницу самые чуткие люди почувствовали, что из мира выдуваются острые огорчения, переживания и даже страдания.
К субботнему утру все ссоры утихли, люди как-то присмирели и почувствовали небывалое опустошение.
Ветер все усиливался и не менял направления – с востока на запад. Усиливался и журчащий звук, как будто утекала вода. Но с водой было все в порядке: гладь озера не морщилась, а морские приливы-отливы работали как всегда, без устали и без остановки.
Странный ветер выдувал уже не только злые помыслы, но и вообще всякие: и симпатии, и дружеские связи, и любовные отношения.
Внешне люди оставались теми же самыми, но чувствовали себя как перчаточные куклы, из которых вынута рука актера. Людские души затихли в утешительной пустоте.
Все сдувало: мусор, садовые скамейки, потом машины начали биться одна о другую и въезжать в стены домов. С дорог исчезли легковые, а следом автобусы и грузовики.
Метро работало, но люди не могли добраться до входов с буквой “М” из-за свирепого ветра.
Воскресным утром стали валиться кресты с церквей и шпили высоток.
Звук струящегося воздушного потока изменился – уже не “же” и “ше” шелестели, а прибавилось рычащее “эр” и новый неслыханный звук с какой-то горловой картавостью.
Воскресным вечером от города почти ничего не осталось – ветер сдул дома и кирпичи, на которые распались дома, унес вырванные с корнем деревья и верхний слой почвы.
Когда обнажились археологические пласты – какие-то постройки тысячелетней давности, – ветер сразу и окончательно утих.
Это был конец света, но никто об этом не узнал.
Никого не было.
Дождь
В четверг под вечер после долгой засухи небо заволокло пышными светлыми тучами и пошел долгожданный дождь. Все радовались, потому что устали от жары, пыли и сухости, которая начиналась от ноздрей и губ и проникала до самого низа легких.
Тонкий мелкокапельный дождь стоял плотной вертикальной стеной, штрихуя прозрачными линиями все пространство от земли до невидимых туч. В полном безветрии дождь не усиливался, не слабел и не переставал.
Всю пятницу люди радовались за себя, свои огороды и подсыхающие городские скверы, напитавшиеся большой водой.
К субботнему утру вода уже не успевала уходить через уличную канализационную систему, и отдельно стоящие лужи слились в небольшие стоячие реки, повторяющие изгибы и повороты улиц. Площади превратились в пруды. Воды было по колено,