на нее напала вдруг дурная болезнь. Но болезнь была не дурная, а обыкновенный цистит, воспаление мочевого пузыря – не сиди на холодных лавочках, бабуля! Но Ксения Алексеевна так стеснялась, что страдала в одиночестве. Не совсем в одиночестве, потому что дочки прибегали, волновались, шумели, наконец привезли к ней на дом врача. Не врача – врачиху! Понимали, что мужчину она не подпустит к своему больному телу, особенно к нижней его части. Сестры сначала ходили, соблюдая очередность, а потом перестали контролировать приходы-уходы и стали встречаться около матери регулярно. При матери не собачились, а даже как-то объединились общей заботой. Лекарство, которое врачиха прописала, надо признать, подействовало: болезнь прошла. Вот Ксения Алексеевна и задумалась: дочки от ее болезни как будто злятся друг на друга меньше, договариваются, как маму совместно наилучшим образом обслужить… А если встану, – думает Ксения Алексеевна, – так ведь опять друг на друга волком будут глядеть. Лежит совершенно здоровая Ксения Алексеевна в ночной рубашке, в постели, лежит и лежит… и будет лежать долго, хотя ей уже надоело, она бы вышла из дому погулять, на холодной скамеечке посидеть, еще раз свой женский низ простудить, только чтобы дочки вот так встречались у ее постели, не ругались, не ссорились, а помогали друг дружке выхаживать больную мамочку…
7
Они уже давно за ней присматривали – и Тощий, и Белесый. Оба самого низкого разряда служащие. Над ними всегда посмеивались, они привыкли даже к непристойным шуточкам, которые время от времени отпускали в их адрес вышестоящие все. Именно что все. И ничего удивительного, что и назначена им была в разработку такая ничтожная Старуха. Когда-то она была почти знаменита, почти профессор, читала какие-то лекции… проходила по опасной грани допустимого. Но не переступала. Времена были как раз такие, что условия задачи надо было соблюдать точно, а решать задачу – не обязательно. Потом она тихонько сошла, без всякого заметного скандала, а теперь доживала одиноко, на маленькой пенсии, которой ей, впрочем, вполне хватало. И присматривать за ней было поручено таким же, как и она сама, незначительным сотрудникам, в давние времена подававшим надежды, но никаких надежд не оправдавшим.
Утром Старуха съедала кусок хлеба, выпивала чай – без всякого интереса, уходила в маленькую комнатку, которая называлась кабинет, – комнат, между прочим, было две, что было, вне всякого сомнения, излишеством, и Старуха это прекрасно понимала. В лишней комнате стояли полки с книгами, и она делала вид, что читала. Трудно было проверить, читает она на самом деле или просто сидит над пыльными страницами.
Так неделю за неделей сотрудники работали – в хорошую погоду стояли возле подъезда, в плохую поднимались на этаж выше и стояли на лестничной клетке. Присматривали, должны были контролировать приходы-уходы посетителей. Но посетителей не было. Сама же старуха спускалась вниз по утрам на второй этаж, к висячей шеренге почтовых ящиков, вынимала газету и возвращалась. Из парадного на улицу – никогда.
Даже интересно: чем она питается? Ведь никто к ней не ходит, еду не носит.
У Тощего была любящая жена, которая была озабочена худобой мужа и каждый день выстраивала стопку бутербродов, заворачивала в пергамент и укладывала в бумажный пакет. И всегда бутербродов было больше, чем было ему нужно для спасения от дневного голода. Недоеденные бутерброды относил домой, и жена была недовольна.
Служба их все продолжалась, и уж очень надоело им топтаться возле этой никчемной старухи. Но другого задания всё не давали. В один прекрасный день Тощий шутки ради, а вовсе не из человеколюбия, повесил на ручку двери наблюдаемой квартиры сверток с двумя нетронутыми бутербродами. Наутро сверток исчез.
С тех пор так и пошло: почти каждый день вешали они на ручку двери небольшие сверточки, и теперь появилась новая забава: поймать минуту, когда дверь приоткрывается и сухонькая рука снимает сверток и втягивает его внутрь.
Под Новый год Тощий предложил Белесому подарить ей жареную курицу. Они посмеялись – и сделали! Повесили пакет с пахучей курицей… Они долго ждали, когда она эту курицу заберет.
А она все не брала, не выходила. Ребята забеспокоились. Вызвали скорую помощь. Дверь она не открыла. Не умерла ли? Вызвали слесарей. Взломали дверь. Старуха была жива, но оказалось, случился с ней микроинсульт. В больницу ее не забрали. Приказа заканчивать слежку не было. Они толклись на лестничной площадке и обсуждали между собой, что же никто ее не навещает, забыли про нее друзья и единомышленники. Или они не знают о ее болезни?
Вешали они на ручку двери свои бутерброды до тех пор, пока окривевшая лицом старушка не обратилась к ним с просьбой принести ей молока.
Дальше так и пошло: то молока, то хлеба. Тут наконец, после двух месяцев этой службы наружного наблюдения, их отзывают. А Тощий, который жил по соседству, так по привычке к ней и ходил раз в неделю – приносил продукты. А под Рождество она послала его на почту в почтовый ящик поздравительные открытки закинуть. А что, неплохая ведь история? Рождественская.
Семь пар близнецов
1
Родились мальчики-близнецы. Даже нельзя сказать, что похожие – одинаковые. И родинки на груди одинаковые, каплеобразные. У одного возле левого соска, у другого возле правого. А под родинкой сердце бьется: у одного с левой стороны, у другого с правой. Старый врач-педиатр положил мальчиков рядом и говорит: зеркальные близнецы. Любуется. А врачи-акушеры возле роженицы топчутся, не могут кровотечение остановить. И не остановили. Шесть недель близнецы пролежали в роддоме, их собирались сдать в дом ребенка, но оформление все тянулось, и детей забрали родственники: одного взяла сестра их покойной матери, а второго – бабушка, мать их непутевого отца, который к этому времени сидел в тюрьме за драку. Братья разлучились, не узнав о существовании друг друга. Бабушка так ненавидела свою покойную невестку, что и сестру ее знать не хотела. Развезли детей по разным местам: одного в богатый город, другого в бедную деревню. Учились оба плохо, за шесть лет закончили четыре класса, городской пошел в ремесленное училище, а деревенский в поле и в огород бабке помогать. А в восемнадцать лет обоих забрали в армию. В один день забрали, в один день выпустили. И дальше пустились по одной дорожке: городской подружился с двумя взрослыми мужиками, перекупщиками краденого, а младший свел знакомство с теми, которые умели ловко красть. Тут их дорожки если не разошлись, то разветвились: один пошел по добыче, другой по реализации. Промышляли ровно три года,