То, что я видела в больнице, позволило мне представить свое будущее. И я поклялась не обрекать любимых людей на такие мучения. Я не хочу, чтобы Джон ломал голову над тем, прекратить медицинское вмешательство или не прекращать. Я не хочу загонять свою семью в могилу этими бесконечными ночами дежурства у моей постели.
Если уж все равно суждено умереть, подумала я, сделаю-ка я это как-нибудь поизящнее.
Я много говорила с Джоном, пока не убедилась, что он понял все правильно: не томить меня в больнице.
Мой случай отличался от случая моей мамы тем, что от БАС не выздоравливают.
Я оформила и подписала все необходимые документы. Никаких больниц. Никакой искусственной вентиляции легких. Никакого искусственного питания. Никаких попыток продлить мне жизнь, когда я буду уже на волосок от смерти…
Так будет легче мне.
И моей семье.
Не отчаяние, а принятие.
А где лучше знают, как правильно отнестись к такого рода желаниям, как не в хосписе? Хоспис предлагает заботу и облегчение страданий. Там не лечат пациента, там дают ему спокойно умереть.
— Запиши меня в хоспис! — попросила я Джона.
А сама подумала: «Нет, лучше я сама запишусь, пока еще могу. Пусть услышат, чего я хочу, из моих собственных уст, пока я еще говорю».
Я связалась с хосписом округа Палм-Бич. Приемная сестра хосписа пришла к нам домой. Кто-то из друзей повел наших детей в кино. Стефани и ее муж Дон пришли к нам с Джоном. Мы открыли бутылку красного вина.
— Я правильно поступаю? — спросила я у Дона и Стеф.
Они оба — пульмонологи с опытом работы в больницах. Дон когда-то занимался тем, что подключал смертельно больных людей к аппаратам искусственного дыхания. И часто видел, как родственники продолжали держать на них больных, все надежды которых на выздоровление были давно исчерпаны.
— Абсолютно, — ответил Дон. — Ты все делаешь правильно.
Стефани тоже видела людей, которые умирали прямо в больницах.
— Никому не пожелаю умереть в таком месте, — сказала она.
Раз десять за свою карьеру ей доводилось сидеть возле умирающего и держать его руку до самого конца просто потому, что больше было некому.
— Просто мне кажется, что никто не должен оставаться один в такой момент, — говорит она.
Работница хосписа оказалась улыбчивой женщиной с карибским акцентом. Не могу вспомнить ее имени, но она мне очень понравилась. О смерти она говорила как о нормальном явлении, без всяких сантиментов.
Я помню, как мы смеялись, настойчиво угощая ее вином. Открыли вторую бутылку.
— Нет, спасибо, — сказала она. — Но когда доберусь до дому, выпью непременно.
Как я себя чувствовала?
Хорошо. Как будто делала семье большой подарок. Конечно, мне было грустно, но чувствовала я себя хорошо.
Медсестра из хосписа провела у нас несколько часов (мы все время отвлекали ее разными не идущими к делу историями), заполняя документы. Их были кипы. По пятнадцать копий каждого, и все нужно было подписать. И она задавала мне вопрос за вопросом о моем состоянии.
Хорошо помню один — о потере веса.
Я объяснила, что у меня почти нет аппетита. Да, глотать я могу. И да, сложности приготовления еды для меня и кормления меня не так уж велики, так как у меня почти нет аппетита. Ем всего раз в день.
— Это естественно, — сказала она. — Я все время говорю родственникам пациентов, что умирающие много не едят. Их телу это больше не нужно.
А! Так вот в чем дело. Это так естественно.
Особенно я подчеркнула, что не хочу ложиться в больницу.
Иногда, сообщила она, это бывает неизбежно, например если пациент страдает от сильных болей или от другого дискомфорта. Она спросила: если со мной такое случится, куда бы я хотела, чтобы меня положили?
В больнице, где лежала мама, я видела крыло хосписа, коридоры, покрашенные теплой охристой краской. И вдруг я вспомнила одну вещь, которую слышала давным-давно, но которая так поразила меня своей человечностью, что я хранила ее в памяти многие годы: что в принадлежавшем хоспису центре по уходу в Вест-Палм-Бич пациентам разрешали привозить с собой домашних животных.
— Это правда? — спросила я.
— Да.
— Значит, туда я и хочу.
Грейси сможет навещать меня вместе с детьми. Я уже воображала, каким чудесным развлечением будут для меня ее визиты в этом мраке. Движения ее хвоста действуют на меня гипнотически. Она — источник непрерывного наслаждения.
Медсестра спросила, нужен ли мне приказ о нереанимации. Приказ, в котором будет написано, что меня не следует спасать. Если врачи скорой помощи кинутся ко мне в приемном покое, все, что нужно будет сделать Джону, показать им эту бумажку.
Да нет, я уже позаботилась об антимедицинском браслете, на котором написано то же самое, только золотом. Улыбка.
Медсестра засиделась у нас часов до одиннадцати. Вернулись дети. Тогда я ее быстренько спровадила. Приказ о нереанимации — желтую бумажку за подписью какого-то доктора — мы положили в ящик, чтобы был под рукой, но все же не бросался в глаза.
Меня приняли в хоспис после многократных визитов медсестер и медбратьев. Эти визиты были быстрыми: необходимые подписи, вопросы о приеме пищи и испражнениях. Я просила их снимать значки с указанием места работы, когда они приближаются к дому, чтобы дети не задавали вопросов. И вообще, стараться приходить, когда дети в школе.
Я не могла сама мыться. Руки и ноги так ослабели, что тереть себя мочалкой, намыливать волосы и вообще самостоятельно стоять в скользком душе сил уже не было.
Раньше моим помощником всегда был Джон, но он еще работал, а вечерами купал двоих мальчишек.
Знаете, есть такие девушки, которые спокойно раздеваются догола где-нибудь в спортивной раздевалке и так же спокойно стоят и болтают?
Ага, так вот, я не из их числа.
Всю жизнь я надевала бикини только в присутствии избранных. Я стесняюсь.
Но теперь я чувствовала себя такой вонючей и липкой, что согласилась на помощь незнакомого человека при мытье.
У меня есть ванна с более высокими, чем обычно, ножками — благословение Господа. Санитарка из хосписа помогала мне раздеться и переносила меня в эту ванну, наполненную теплой водой и вскипающую мыльными пузырьками.
Эта женщина оказалась такой милой, доброжелательной и забавной, что я с нетерпением ждала каждого ее визита. Она массировала мне кожу головы — блаженство! — отлично управлялась с полотенцем, одевала меня в чистое.
Именно с ней я впервые в жизни ощутила чисто женскую общность. Одна женщина купает другую. Неторопливо, плавно. Без всякого намека на секс. Иногда они разговаривают. Делятся секретами: кондиционер не наносят на корни волос, вот тут косточка торчит, осторожнее с бритвой, а тут, наоборот, складочка, по ней нужно хорошо пройтись.
Мелочи.
Вскоре о моем самочувствии стало известно главному врачу: ходит с чужой помощью, ест сама. Доктор захотела встретиться со мной.
— Для хосписа вы недостаточно тяжело больны, — сказала она мне.
Я ответила, что понимаю и уважаю ее решение. Я слышала, что хоспис — это учреждение не только для тех, кто уже дышит на ладан. Почему я туда и записалась. Но я еще даже не вошла в здание. Я пока снаружи, хожу себе по солнышку.
Меня выдворили из хосписа через три недели после того, как приняли.
Моя сестра была в восторге:
— Наконец случилось что-то хорошее!
Похороны
Вы когда-нибудь думали о своих похоронах? Ну, признайтесь!
Похороны бывают у всех, причем всего раз. Много ли в нашей жизни событий, о которых можно сказать такое?
Я начала думать о своих похоронах задолго до того, как заболела. Так, ну прежде всего мне нужен настоящий трагический шлейф из лимузинов. Обожаю лимузины. На приеме маленькие такие канапе высшего качества. И шампанское. И слезы.
И конечно фотографии. Не просто так понатыканные на доску, а подобранные профессионально. Сменяющиеся под музыку. Мультимедийная презентация.
Возвращаясь с чьих-нибудь похорон, мама неизменно со вздохом комментирует количество собравшихся: «В церкви яблоку негде было упасть, только две задние скамьи более или менее свободные. Пришло, наверное, не меньше тысячи человек». Как будто количество присутствующих на похоронах что-то говорит о масштабе личности умершего.
Значит, на моих похоронах тоже должны быть люди. Много людей. У моих родителей тьма друзей и знакомых, у сестры тоже. Да, на приличную толпу должно хватить.
Странно, но, заболев, я стала меньше думать о похоронах. Лимузины? Да куда в них ехать? И кто в них вообще полезет?
Похороны нужны живым, твердила я себе. Кроме того, я совершенно искренне считаю, что ничего не может быть хуже для родителей, чем пережить своего ребенка. А потому мои похороны должны проходить в баптистской церкви, где моих родителей будут окружать и поддерживать любящие, заботливые друзья.