Данная идея, хоть и казалась сумбурной, не была лишена логики. Хотя бы потому, что какой-то неофициальный журналист имел в личном пользовании видео с камер наблюдения из нашего «райского» уголка. А еще… Шло время, а предположить, кто отравил Марка, я так и не решилась.
— Еще вопросы будут? — моя инициатива буквально споткнулась о стену, выстроенную Владимиром. — Если нет — я кладу трубку.
— Стойте! — вскочив на месте от переизбытка эмоций, я судорожно пыталась прикинуть вопросы, ведь кричать: «Выпустите меня немедленно!», больше не видела смысла. Орлов не тот, кто станет терпеть женские истерики. И уж точно не тот, кто на них ведется. В его окружении люди либо беспрекословно подчинялись мнению Хозяина, выполняя все с первого раза, либо… Это были люди не из его окружения. Грызя ногти, я сдалась: — Если вы говорите о небезопасности, то… Как же Марк?! Почему вы забрали оттуда только меня?
— Потому что ты не больна, Каролина, и не требуешь госпитализации. Своим присутствием в больнице ты приманиваешь таких людей, как Скамейников. Тебе безопаснее находиться в штаб-квартире, чем мерцать «красной тряпкой» перед журналистами, — Владимир сделал краткую паузу, явно затягиваясь сигаретой, после чего голос его немного дрогнул: — О Марке заботятся все лучшие врачи мира. На консилиуме было решено, что ему ТРЕБУЕТСЯ оставаться в больнице, так риски меньше. ТРЕБУЕТСЯ! Понимаешь, о чем я говорю?
— Вы… Вы заботиесь о сыне! — почему-то собственный голос звучал приятно удивленно.
Мужчина же раздраженно рявкнул в ответ:
— Естественно, это мой единственный ребенок! — не успела я осознать сказанное, как мужчина исправился: — Пока единственный.
Голова закружилась, мир сузился до телефонной трубки в руке. Оперевшись взмокшей ладонью в обувную этажерку, я сдавленно и нехотя вытянула из себя:
— Результаты анализов все же пришли?
И в этот раз Владимир предпочел молчание. Видимо, последующие за ответом новые вопросы ему не нравились на корню. «Что вы будете делать с ребенком? Каков дальнейший план?» — так и осталось без ответа.
— Еще что-то? — произнес более строго он, буквально заставляя меня бросить трубку.
— Да, еще! Сколько мне здесь быть? Сутки? Двое? — наконец прозвучал главный вопрос, от которого сердце словно биться перестало, взяв временный тайм аут. Под ложечкой засосало от предвкушения своего грядущего «тюремного срока», когда Владимир ударил кулаком под дых:
— Пока все не уляжется.
Я ждала продолжения фразы. Разъяснений. Чего-то более подробного и конкретного.
— Владимир, — голос задрожал, не желая того начинал срываться на крик, — это может продолжаться месяц? Год? Пять лет?! Вы серьезно?
— Будет видно. Пока, — поставил точку в разговоре Орлов, в конечном счете меня таки убивая изнутри. — Если что-то будет нужно, проси у охраны. Послание можешь тоже передавать через них.
— Стойте, не бросайте трубку! — паника накрывала вместе со страхом одиночества и замкнутого пространства. С ужасом глядя в пустые глаза охранников, я хотела провалиться под землю от неуютности. — Я что, теперь пленница?! Ваша персональная заложница??
На сотовом раздался характерный звук, обозначающий окончание диалога. Следующие три недели охрана оставляла продуты на кухне, пока я спала. Дистанционная учеба в вузе набирала обороты, а я, на нервной почве, перешла с английского на немецкий. В те крохотные секунды, когда новая информация не лезла в голову, я не могла смотреть телевизор…
Боялась увидеть там лицо Марка и многозначительную приписку «Помним, любим, скорбим». Боялась прочесть себя в бегущей новостной строке: «Опасная преступница Каролина Орлова на свободе!» Люди на улице — вот, что мотивировало меня просыпаться по утрам. Я восхищалась ими, мечтала поменяться местами, стать кем-то иным.
Как вдруг в толпе прохожих я приметила маленького белокурого ребенка. На улице стояла минусовая температура, а на нем была лишь тоненькая черная запыленная мастерка, не по размеру короткие порванные брючки и босоножки с открытыми носами.
— Что за?!.. — буквально повалившись на окно, я судорожно осматривала улицу в поисках его родителей, пыталась хоть как-то оправдать происходящее, а ребенок понуро шел дальше, не разбирая дороги.
Внимание мальчика привлекла пекарня на первом этаже дома напротив. Хрупкое создание, напоминающее невинного ангела, замерло у витрины с широко распахнутыми глазами, в которых загорелась неподдельная искра жизни и желания перекусить. Губы распахнулись, с них каплей скользнула натуральная слюна от явного голода.
— Ну же, — молила я себе под нос, ударяя кулаками по стеклу. Увы, в шумном городе никто меня не слышал. Я была призраком. Как Рапунцель, заточенная в башне. — Угостите его кто-то!
Французская пекарня была одной из элитных, где один круассан стоил, как комплексный обед в ресторане среднего уровня. Еще в начале наших отношений Марк приглашал меня в подобное место на чай, знакомил с хозяином. И теперь я видела его, лично вышедшего к ребенку…
— Он поможет ему, — заверила я себя, смахивая слезы. — Оденет, обует и…
Вместо этого господин Кола Пети долго ругался на ребенка, затем пытался отпихнуть того в сторону. Мальчик слезливо просил о чем-то мужчину, и тогда он, устало закатив глаза, кинул ему под ноги кусок хлеба с витрины, предназначенного бесплатно для посетителей. Он упал в лужу, но ребенок отряхнул его и начал есть, прямо с грязью и ветками.
Захлебываясь от рыданий, я рванула к двери. В памяти были свежи воспоминания, когда я была на месте этого ребенка. Как слонялась по городу и с завистью смотрела на детей с мороженым или булочкой. Однажды папа с мамой взяли меня в магазин, где потратили целое состояние на пиво с закуской. Я увидела набор из фломастеров на витрине, он стал целью моей жизни. Умоляла родителей купить его, стояла на коленях в пятилетнем возрасте и со сложенными руками целовала руки папе при ошарашенных людях вокруг. Они купили мне тогда красный фломастер на сдачу, но никто… Никто абсолютно не подошел. Не спросил: «Все ли в порядке?» И сейчас я поняла почему — взрослые были точно уверены, что все в