Читать интересную книгу Надоело говорить и спорить - Б. Акимов

«Столица» (1972). Это фильм, о котором очень много можно рассказывать. Я, конечно, сожалею, что стал его снимать. В 1972 году исполнялось пятидесятилетие Советского государства, потому что наше государство в том виде, в котором оно существует, образовано, насколько вы помните, в двадцать втором году. Ну, и к этой дате должна была сняться картина. Но когда мне предложили ее снимать как автору, я сказал: «Знаете, о Москве снять картину невозможно. Я могу снять только картину о своей Москве. О своей Москве я могу картину снять. О чужой Москве я снимать картину не буду». «Нет, Юрий Иосифович, речь идет об авторской трактовке Москвы». Тогда мы вместе с моим соавтором Севой Ильинским, прекрасным режиссером Лешей Габриловичем, вдохновленные (в конкуренции Сретенки с Сокольниками), начали выдумывать свою картину о Москве. Они тоже москвичи, прекрасно знают Москву. Ну, и вместе с тем мы все-таки понимали, что это – госзаказ, и в этой картине о своей Москве мы пытались отразить моменты, связанные с общей Москвой: с ее вокзалами, Кремлем, рекой, с ее правительственными учреждениями, с ее искусством, промышленностью. Это, конечно, для одной картины… Да…

Но когда началась работа, стало выясняться, что фильм имеет совершенно другую окраску. Мало того, к нашему ужасу, тот же председатель Гостелерадио, который не любил волосатых девиц, я бы даже сказал – девиц с волосами, он же «спустил» список объектов, которые должны быть сняты в этой картине. Одних, оказывается, представительств союзных республик – пятнадцать. Но мы же не можем снять двери и табличку «Представительство Литовской ССР». Это должен быть либо эпизод, либо одна фраза, говорящая, что вот здесь работают представительства всех республик, но не более. Но это были обязательные объекты для съемок, их оказалось около ста тридцати! Госплан, Верховный Совет СССР, Верховный Совет РСФСР… К нашему ужасу, мы выяснили, что Москва еще – столица РСФСР и в ней столько же республиканских учреждений, сколько и союзных. И это приобрело ощущение кошмара. Борьба с этой картиной и с различными инстанциями, которые на разных этапах начали ее курировать, вмешиваться в нее и давать рекомендации, которые не исполнить было невозможно, то есть практически приказы, повела к ее развалу.

Мой друг Алексей Габрилович решил вывернуться таким образом. Он сказал: «Юра, мы поступим с тобой так: все интерьеры, то есть съемки внутри помещений, мы будем вести в черно-белом варианте. Это нам даст возможность освободиться от громоздкой съемочной аппаратуры и от большого света. А натуру всю будем снимать в цвете. И у нас получится радостный город с трудовыми людьми, и эта разница сотрется». В общем, по слабоумию я согласился. И когда все так и было снято, наш директор объединения, посмотрев картину, сказал (а она принималась невероятное количество раз): «Так что ж это выходит, рабочий класс снят в черно-белом, а всякие, которые ходят по Калининскому, сняты в цвете?» Он повторил бессмертную фразу из сатирического произведения Маяковского, где герой сказал играющему на пианино, что «ты играешь на одних черных»: для пролетариата – на черных, а для буржуазии – на белых. На это мало что можно было возразить.

Должен сказать, что самые забавные моменты были при сдаче этой картины, потому что картина сдавалась, то есть предъявлялась различным проверкам самого разного уровня, около двадцати раз. После одной из сдач было в один день организовано десять операторских и звуковых бригад, которые срочно разъехались по каким-то заводам и сняли в Москве сюжетов тридцать, наверное. За один день, как в программе «Время»! Но все в цвете. Наснимали какую-то полную чепуху. Это был какой-то ад! Там у нас были какие-то торжественные моменты, снятые в здании Верховного Совета: мы сняли пустой зал заседаний, был очень хороший торжественный текст с прекрасной музыкой. Но все это сочли за идеологическую диверсию: каждое кресло – пустое! Недоразумений, глупостей на этой картине было неописуемое количество.

Наконец все-таки приехали самые ответственные товарищи и сделали нам шестнадцать поправок. Одна из них была: именно на Калининском проспекте шла одна девица, а за ней шел человек с немного длинными волосами. Ну, чуть-чуть. Не такими, развевающимися на ветру, а просто чуть-чуть. И когда этот ответственный товарищ, который впоследствии прославился применением бульдозеров, встал и сказал: «Вы что в картине о Москве наснимали стиляг?» – мы не поняли, о ком идет речь и о чем вообще. В общем, нам сделали шестнадцать поправок, и мы, счастливые, что весь этот ужас кончается (ни о каких песнях, ни о чем речи идти не могло), стали их вносить. И я случайно зашел к главному редактору, который тоже был счастлив, что весь этот кошмар закончился. И в это время зазвонил телефон. Он звонил из «Чайки», которая уже отъезжала от нашего учреждения. Очевидно, прошло очень мало времени. Боря сказал: «Да! Да! Да! Да!» И положил трубку. Он повернулся к нам с совершенно искаженным, каменным лицом (до этого мы разговаривали как друзья) и сказал замечательную фразу: «Вы думаете, что вы сдали картину? Нет! Только сейчас мне позвонили и сказали сделать картину политичней, патриотичней и что-то еще …ичней».

Никаких сил на сопротивление не хватало. С этого рокового телефонного звонка начались трое суток, за которые лично я спал семнадцать минут на рояле в тон-ателье. Там стоял рояль, покрытый стеганым чехлом. Вот на нем я проспал семнадцать минут ровно. И все руководство не только «Экрана», но и Гостелерадио принимало участие в этой злополучной картине, а это происходило ночь и день: они не занимались своей работой, хотя на них был весь огромный эфир, который был пущен на самотек. Они бесконечно правили текст, а Юрий Колычев этот текст читал. Он, по-моему, только что съездил на спектакль, сыграл какого-то там героя и снова приехал. В общем, был какой-то кошмар! Могу эту картину вспоминать только с кошмарным ощущением. После этого никаких официальных картин я снимать не стал и не намеревался.

Картина была показана 30 декабря 1972 года, как и должна была быть показана. И, к счастью, она была показана без титров. Поэтому, кто автор этого произведения, можно было узнать только по финансовой ведомости.

Вот очень симпатичная картина «Приближение к небу» (1973). Это всего одна часть, то есть 10 минут. Эта картина целиком и полностью придумана мной и снята вместе с режиссером Мишей Рыбаковым по книге Юрия Алексеевича Гагарина о его детстве. Она снята таким образом, что детство, которое описывает Юрий Алексеевич Гагарин, показано в очень хорошем ритме, и только в последнем кадре мы узнаем, о чьем же, собственно говоря, детстве шла речь. А «Приближение к небу» – это цитата из Лукреция: «Звезды стали мелькать чаще, кометы ближе, когда мы стали приближаться к небу». Очень хорошая, приятная работа, она взята, так сказать, на вооружение. Критика о ней писала, и ВГИК показывает – она в списке вгиковских картин, на которых учат студентов.

«Диалоги в Полоцке» (1973) – еще лучше картина, потому что это единственный фильм, который снят мною и тем же режиссером Мишей Рыбаковым в городе Новополоцке и в Полоцке полностью по сценарию. Снят в очень спокойной атмосфере, когда нам никто не мешал заниматься профессией и тем делом, ради которого мы работаем. Я иногда эту картину показываю на встречах с любителями песни.

Здесь была написана так называемая песня «Полоцк» (она пока без названия). А названа картина так, поскольку это диалог с самим собой, или со своим прошлым, со своей памятью, которая бесконечно повествует о войне, о событиях, которые мы помним с детства.

Там мне довелось встретиться с замечательными людьми, с замечательными по-настоящему. Белорусы вообще чудный народ, очень скромный, очень добрый, безумно добрый. С одним парнем… Я могу рассказать о нем, но это, конечно, долго будет. Он, Володя Дупин, на свои деньги, сам (он художник-оформитель местного стадиона, пишет всякие лозунги типа «ГТО – путь к здоровью») сделал памятник Лиле Костецкой. Это вообще, наверное, единственный случай в СССР, когда один человек не на кладбище – в городе, по своей инициативе и сам делает большой памятник. Это была очень известная женщина в Полоцке, двадцатитрехлетняя преподавательница немецкого языка, которая работала в комендатуре у немцев и выписывала «аусвайсы» партизанам. Рано или поздно ее заложили. Она первый допрос выдержала, а когда ее вели через Двину на второй – там бабы стирали белье в проруби – она бросилась под лед. Оттолкнула конвоира. Дупин сделал ей памятник. Причем какие муки он пережил, преодолев сопротивление бюрократического архитектурно-художественного аппарата города, области и республики, в словах не описать. Но он это преодолел и с комсомольцами и школьниками сделал памятник, который стоит в городе.

«Челюскинская эпопея» (1974) – достаточно этапный фильм, он получил премию жюри на международном фестивале «Человек и море».