у него.
Ванесса попивала кофе, сидя за барной стойкой, которая тянулась от пинбольной машины до баскетбольного кольца. Она только что вышла из душа, и волосы у нее еще не успели высохнуть. На ней была черная шелковая рубашка и драные джинсы. Она была босиком. Медленно поворачиваясь из стороны в сторону на барном стуле, пальцами она теребила висевшую у нее на шее серебряную цепочку.
— На жалобы почта реагирует. Вам терпеливо объясняют, что письма иногда пропадают. Как будто мы сами этого не знаем. Когда я сказала, что отправила одиннадцать писем на одиннадцать разных адресов и ни одно из них не дошло, они посоветовали мне связаться с инспектором в головном офисе, хотя сами сомневались, что из этого выйдет толк. В офисе мне пообещали направить следователя, который опросит моих соседей. А вдруг это их рук дело? Я сказала: «Письма в ящик я опускала сама». На это они ответили, что, если я предоставлю им список адресатов, они пошлют сотрудника поговорить с этими людьми.
— Да ну? Неужели? — спросила Энджи.
Ванесса вытаращила глаза и закивала головой:
— Говорю вам, это был чистый Кафка. Я спросила: «Почему вы не хотите проверить почтальона или водителя фургона, который обслуживает этот участок?» Они ответили: «Сначала мы должны убедиться, что в этом не замешан никто со стороны…» Тогда я сказала: «Если я вас правильно поняла, когда пропадает почта, вы готовы заподозрить любого человека, кроме того, кто занимается доставкой?»
— Расскажи, что они тебе ответили, — произнес Бубба, выныривая откуда-то из глубины помещения.
Она улыбнулась ему и снова повернулась к нам:
— Они спросили: «Так вы предоставите нам список своих соседей, мэм?»
Бубба подошел к холодильнику, открыл морозилку и достал бутылку водки. Я заметил, что волосы у него на макушке были влажными.
— Чертова почта, — сказала Ванесса и допила кофе. — И они еще удивляются, что все переходят на электронную почту, посылки отправляют «Федэксом», а счета оплачивают через Интернет.
— Зато всего тридцать три цента за марку, — сказала Энджи.
Ванесса развернулась на стуле. Бубба шел к ней с бутылкой в руке.
— Где-то там должны быть стаканы, — сказал он.
Ванесса наклонилась и принялась рыться под стойкой.
Бубба уставился на мокрые пряди, прилипшие к ее шее. Бутылку он так и держал на весу. Перевел взгляд на меня. Затем — на барную стойку. Поставил бутылку. Ванесса тем временем достала четыре стопки.
Я посмотрел на Энджи. Она наблюдала за ними, слегка приоткрыв рот. В глазах ее росло недоумение.
— Мочкану-ка я этого козла, всего-то и делов, — сказал Бубба, пока Ванесса разливала ледяную водку по стопкам.
— Чего? — не понял я.
— Нет, — сказала Ванесса. — Мы уже об этом говорили.
— Да? — Бубба опрокинул стопку, поставил ее на стойку, и Ванесса снова ее наполнила.
— Да, — медленно произнесла Ванесса. — Если я знаю, что планируется преступление, я обязана сообщить об этом в полицию.
— А, точно. — Бубба опрокинул вторую стопку. — Я забыл.
— Вот и будь хорошим мальчиком, — сказала Ванесса.
— Ладно.
Энджи прищурилась и посмотрела на меня. Я подавил в себе желание спрыгнуть с барного стула и выбежать из комнаты, вопя во все горло.
— На ужин остаться не хотите? — спросила Ванесса.
Энджи кое-как сползла со стула, уронив на пол свою сумку.
— Нет, нет, мы… мы уже поужинали. Так что…
Встал и я:
— Так что мы… Э-э…
— Пойдете? — спросила Ванесса.
— Точно. — Энджи подобрала сумку. — Пойдем. Мы.
— Вы даже не выпили, — сказал Бубба.
— Сами допьете, — сказал я.
Энджи быстро, в пять-шесть шагов пересекла комнату и достигла двери.
— Клево. — Бубба опрокинул очередную стопку.
— У тебя лайма нет? — спросила его Ванесса. — Я бы не отказалась от глоточка текилы.
— Надо поискать.
Я дошел до двери и оглянулся на них через плечо. Бубба стоял возле холодильника, закрыв его своей массивной тушей. Ванесса, изогнувшись, тянулась к нему всем своим гибким телом.
— Пока, — сказала она, не отрывая взгляда от Буббы.
— Ага, — сказал я. — Пока. — И убрался оттуда к чертовой матери.
Энджи начала хохотать, едва мы выскочили на улицу. Она смеялась и не могла остановиться, как будто обкурилась травы. Сгибалась от смеха пополам и все еще хихикала, когда через дырку в ограде мы выбрались на детскую площадку.
Ей удалось взять себя в руки только тогда, когда она прислонилась спиной к детской горке и подняла глаза к окнам Буббы. Смахнула выступившие слезы и перевела дух:
— Мама родная… Твоя адвокатша и Бубба. Господи боже. Теперь я все в жизни повидала.
Я оперся о металлические ступеньки горки:
— Она не моя.
— Ну, теперь-то уж точно не твоя, — сказала она. — После него она на нормального мужика и не посмотрит.
— Он почти неандерталец, Эндж.
— Ну да. Но член у него до колена. — Она ухмыльнулась. — Как у коня.
— Информация из первых рук?
Она засмеялась:
— Разбежался.
— Тогда откуда ты это знаешь?
— Мужчина может определить, какого размера у женщины грудь, даже если на ней три свитера и пальто. Почему ты думаешь, что женщины лишены аналогичного таланта?
— А-а, — сказал я, мысленно возвращаясь к барной стойке: вот Ванесса медленно крутится вместе со стулом, а Бубба не спускает глаз с пряди волос у нее на шее.
— Бубба и Ванесса, — произнесла Энджи. — Тили-тили тесто.
— Господи, хватит уже, а?
Она уперлась затылком в металлическую перекладину горки и слегка повернула голову в мою сторону:
— Ревнуешь?
— Нет.
— Нисколечко?
— Ни капельки.
— Врешь.
Я развернулся вправо, и наши с Энджи носы едва не соприкоснулись. Какое-то время мы стояли молча, прижимаясь щеками к металлу перекладин и глядя друг другу в глаза. Спускалась ночная прохлада. Вдалеке, у Энджи за спиной, в темном небе медленно поднималась полная луна.
— Тебя очень бесит моя прическа? — прошептала Энджи.
— Нет. Просто… просто уж очень…
— …Короткая? — Она улыбнулась.
— Ну да. Я тебя не за прическу люблю.
Она шевельнулась, утопив плечо в дырке между перекладинами.
— За что же ты меня любишь?
Я усмехнулся:
— «Как я люблю? Давай перечислять»…[113]
Она не ответила и продолжала смотреть на меня.
— Я люблю тебя, Энджи, за то, что… Не знаю. Потому что всегда любил. Потому что мне с тобой весело. Очень. Потому что…
— Что?
Я повернулся, вслед за ней утопил плечо между перекладинами и положил руку ей на бедро:
— Потому что с тех пор,