Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни Хаммонд, ни Августа никогда не принимали Софи всерьез. Она зарекомендовала себя пустышкой, любительницей пышных нарядов, безвкусных драгоценных россыпей и шляп с широкими полями — все это было призвано отвлечь внимание от ее косоглазия. Будучи предоставленной сама себе и имея возможность втайне удовлетворять свою чувственность, она не слишком досаждала близким, была достаточно скромна и даже приятна, хоть и скучновата. Зато, как только уходил с молотка очередной конюх — что теперь случилось с Валентином, — она становилась плаксивой и вздорной и пребывала в таком настроении до тех пор, пока не выклянчивала у отца замену. Детьми она почти не интересовалась, разве что с удовольствием наряжала их и хвасталась ими перед знакомыми. Тепло и опеку обеспечивала детям главным образом Августа, а также раб-гувернер — сейчас эту роль исполнял Джубал.
Неспособность Софи к сколь-нибудь ответственной деятельности превращала Августу после отъезда Хаммонда в единственную белую распорядительницу Фалконхерста. Она по-прежнему любила мужа, что бросалось в глаза любому; его же преданность жене доказывало то, что, женившись на ней, он ни разу не переспал с цветной. За долгие годы Августе удалось обтесать его и превратить в джентльмена. Она успешно и проницательно руководила им, а следовательно, в какой-то мере и Фалконхерстом. Недаром именно при ней хозяйство достигло наибольшей производительности и процветания. Сперва она побранивала Хаммонда за его методы разведения племенного поголовья, за устоявшуюся бесчувственность ко всему, что связано с рабами, однако постепенно приучилась ничего этого не замечать, притворяясь, что этого вообще не существует. Однако теперь ей предстояло трезво взглянуть на истинное положение вещей.
Пускай урожай, ежегодно снимаемый в Фалконхерсте, не требовалось сеять, пропалывать и собирать в отличие от хлопка — местная культура была не менее, а то и более трудоемкой. Своего рода сев и прополка, а также сбыт существовали и здесь. Обеспечить непрерывность производства Августа не сумела бы: ведь ей не было дано относиться к неграм как к животным, только особой породы. Будь ее воля, рабы образовывали бы постоянные пары, детей растили бы их собственные родители, рабов не продавали бы. Но тогда плантацию нельзя было бы называть хозяйством по выведению племенных рабов.
Зато Лукреция Борджиа, хоть сама и была негритянкой, проявила куда больше способностей в деле засевания и возделывания специфической фалконхерстской культуры. В промежутке между смертью отца Хаммонда и его возвращением из Техаса она разводила рабов с не меньшим умением, чем сам Хаммонд, не проявляя ни малейшей сентиментальности при подборе кандидатов на спаривание. Несмотря на преклонный возраст, она оставалась по-прежнему деятельной, вездесущей и властной. Возможно, тучность уменьшила ее подвижность, но не повлияла на физическую силу. Она отлично справлялась с тонкой материей воспроизводства, представлявшей собой ключевое звено процесса возделывания невольничьего урожая. Материя эта не вызывала у нее отвращения в отличие от ее белой госпожи — напротив, Лукреция Борджиа наслаждалась этим занятием.
Подмогой ей был Брут, на протяжении многих лет остававшийся правой рукой Хаммонда и не хуже его знавший все тонкости работы плантации. Брут был надежен, честен, умен, работящ, однако, как и Лукреция Борджиа, он был негром-невольником, а следовательно, не пользовался никакой властью, если не получал прямых указаний от хозяина. Оставался еще Драмжер — молодой и неопытный, ревностный слуга, но не опробованный в деле и вообще еще не достигший возраста, когда можно помыкать другими.
Как-то утром, всего за несколько дней до ухода фалконхерстских улан в Бирмингем, Хаммонд уселся у себя в кабинете за покрытый зеленым сукном стол и, вызвав Драмжера, приказал привести Августу и Софи, а потом кликнуть Лукрецию Борджиа с Брутом и сбегать за Аяксом. Вернувшись из конюшни, Драмжер застал Августу и Софи сидящими перед Хаммондом, а Лукрецию Борджиа и Брута — стоящими рядом; через секунду появился и Аякс. Хаммонд подождал, пока он и Драмжер встанут рядом со старыми слугами. Он сильно нервничал и теребил в руках нож для разрезания бумаги. Взгляд его был печальнее, чем когда-либо.
— Я решил собрать вас всех и кое-что объяснить, — начал он. — Через несколько дней мы выступаем. Почти все мужчины из округи Бенсона уходят воевать, так что все остается в руках женщин и слуг. — Он обвел глазами родню и рабов. — Хорошо, что у меня есть и те, и другие. Кажется, я могу на вас положиться.
— Да, сэр, масса Хаммонд, сэр, — закивала Лукреция Борджиа. — Еще как можете, масса Хаммонд, сэр!
Хаммонд нахмурился, недовольный тем, что его перебивают, но неудовольствие хозяина ничуть ее не испугало. Она собиралась сказать еще что-то — он заставил ее умолкнуть.
— Если ты не помолчишь, Лукреция Борджиа, и не дашь мне закончить, то пожалеешь! Или ты вообразила себя здесь хозяйкой? Тогда валяй, будешь майором, а я останусь здесь, при кухне.
Она затихла, и он продолжил:
— В Фалконхерсте не бывало надсмотрщиков с самого моего раннего детства. Мы не выращиваем хлопок, поэтому надсмотрщики нам ни к чему. Я всегда управлялся со всем сам. Но теперь настало время кое-что изменить, хотя надсмотрщики все равно не появятся. Об этом я и хочу со всеми вами поговорить. Наш бизнес — это ниггеры, и так будет впредь. За это мы и сражаемся. Эти сукины дети, северяне, говорят, что ниггеры должны быть свободными, а мы отвечаем: дудки! В Фалконхерсте никогда не болтали об освобождении негров, и теперь не будут. Вы — пожизненные слуги, здесь и разговору быть не может. Мы идем воевать, чтобы так все и осталось, но, прежде чем уйти, я хочу узнать, нет ли у вас жалоб на участь слуг в Фалконхерсте.
Как водится, первой ответила Лукреция Борджиа:
— Сами знаете, масса Хаммонд, сэр, чего же спрашивать? Однажды вы меня продали, а я все равно вернулась сюда. А ведь могла бы сбежать, если бы захотела. Я прожила здесь всю жизнь, здесь и умру.
Хаммонд поблагодарил ее признательным взглядом.
— А ты, Брут? Что скажешь?
— Я как Лукреция Борджиа, масса Хаммонд, сэр. Вы всегда были ко мне добры. Мне не на что жаловаться. И сбегать я не хочу. Скажете мне, что делать в ваше отсутствие, — и я буду честно стараться.
— Я знал, что на тебя можно положиться, Брут. Ты всегда был славным малым. Теперь ты, Аякс. Тебя я собираюсь взять с собой. Там у тебя будет много возможностей сбежать, если у тебя есть такая задумка, поэтому скажи, каково твое мнение.
Аяксу всегда было проще обращаться с лошадьми, чем с людьми, поэтому он не сразу подобрал слова. Наконец он пробормотал:
— Зачем мне от вас убегать, масса Хаммонд, сэр? Кто тогда позаботится о ваших лошадях? Да и обо мне самом? Нет, какое там бегство, масса Хаммонд, сэр! И в Новом Орлеане я никогда от вас не убегал, и теперь не убегу. Никогда!
Довольный этим ответом, Хаммонд повернулся к Драмжеру.
— Ты, Драмжер, еще мальчишка, пострел, тебе подавай одно… Впрочем, ты был послушным боем, и мне хочется знать, что у тебя на уме. Перед отъездом надо во всем разобраться. Ты привязан к Фалконхерсту или дашь деру, как только я выеду за ворота?
Драмжер ретиво помотал головой.
— Никуда я не удеру, масса Хаммонд, сэр, разве что вместе с вами. Мне бы очень хотелось поехать с вами вместо Аякса, но раз вы хотите, чтобы я остался, — я останусь, стану охранять миссис Августу, миссис Софи и весь Фалконхерст.
Хаммонд обвел взглядом слуг. Да, все они были всего лишь неграми — старуха, двое взрослых мужчин, один юноша. Однако он им полностью доверял. Он знал, что они говорят ему правду. Они были такой же неотделимой частью Фалконхерста, как и он сам, и он не сомневался, что при необходимости любой из них сложит за него голову, как поступил отец Драмжера. Они принадлежали ему, были его собственностью, однако между ними и им существовало что-то другое, куда большее. Их верность порождала в его душе отклик: он тоже был верен им и впервые в жизни осознал, что любит своих рабов.
— Тогда слушайте. Я говорю вам это в присутствии миссис Августы и миссис Софи, чтобы вы знали, что то, о чем я говорю, известно и им. Миссис Августа становится вашим хозяином и хозяйкой в одном лице. Она займет мое место. Вы будете исполнять ее приказания так же беспрекословно, как исполняли мои. Вы будете незамедлительно делать то, что она скажет. Никаких вопросов, никаких препирательств! Она знает, что делает, вам остается повиноваться.
Говоря это, он почему-то не сводил взгляда с Драмжера, который взял на себя смелость ответить:
— Да, сэр, масса Хаммонд, сэр, мы будем поступать в точности так, как скажет миссис Августа.
— Глядите мне, — пригрозил Хаммонд, — иначе она велит Олли отделать вас. А потом, вернувшись, я сам прикажу Олли выпороть вас еще разок, да похлеще. — Он указал пальцем на Брута. — Вся работа вне дома ложится на тебя, Брут. Сев, уход за посевами, уборка. Сейчас время военное, поэтому потребуется больше еды. Надо увеличить поголовье свиней, коров, лошадей, мулов. Армии понадобится все, что у нас есть лишнего. Мы расширим и посевы хлопка, но немного, чтобы только занять прядильню. Тебе, Брут, придется выводить людей в поле и заставлять работать. Тебе это по силам. Ты давно работаешь со мной и знаешь, что к чему. Ты теперь в Фалконхерсте за надсмотрщика.