Фрицль когда-то), ушибся о камень, и потекла кровь. Тогда я смогу хоть немножко побыть с мамой наедине. Когда ты войдешь в квартиру, я быстро убегу, чтобы ты меня не застал».
Я: «Ты можешь вспомнить, кто ушибся о камень?»
Ганс: «Фрицль».
Я: «О чем ты подумал, когда Фрицль упал?»
Ганс: «Чтобы ты споткнулся о камень и упал».
Я: «Значит, тебе сильно хочется к маме?»
Ганс: «Да!»
Я: «А почему я должен тебя бранить?»
Ганс: «Этого я не знаю».
Я: «Почему?»
Ганс: «Ты вообще сердитый».
Я: «Это неправда».
Ганс: «Нет, правда, ты сердитый, я это знаю. Ты всегда на меня сердишься».
Похоже, мое объяснение, что только маленькие мальчики приходят к мамам в кровать, а большие спят в собственных постелях, его не удовлетворило.
Подозреваю, что за его желанием «дразнить» лошадь, бить ее и кричать на нее вовсе не скрывается фигура матери, вопреки его заверениям. Речь идет обо мне. Раньше он указал на мать, не желая сознаваться в истинном положении дел. В последние дни он особенно ласков по отношению ко мне».
Рассуждая с чувством превосходства, которое столь легко приобретается после всякого события, мы можем внести поправку в догадки отца мальчика: желание Ганса «дразнить» лошадь на самом деле двойственное, оно объединяет в себе темное садистское чувство по отношению к матери и ясное стремление отомстить отцу. Последнее не могло быть воспроизведено ранее, чем наступила очередь первого вследствие «комплекса беременности». При возникновении фобии из бессознательных побуждений происходит нечто вроде сгущения, и по этой причине психоаналитик никогда не сможет в точности повторить путь развития невроза.
* * *
«Двадцать второе апреля. Сегодня утром Ганс опять «кое-что придумал». Дескать, уличный мальчишка ехал в вагончике, потом пришел кондуктор и раздел мальчишку донага, оставил его в вагончике до утра, а утром мальчик заплатил 50 000 гульденов, чтобы кондуктор позволил ему ехать в этом вагончике.
(Мимо нашего дома проходит Северная железная дорога. На запасном пути часто стоит дрезина, и однажды Ганс видел мальчишку, который на нее залез. Ему самому сразу захотелось прокатиться. Я сказал, что этого нельзя делать, не то придет кондуктор и его схватит. Второй элемент фантазии – вытесненное желание обнажаться.)»
Мы замечаем уже некоторое время, что воображение Ганса разукрашивается различными способами передвижения, что наблюдается последовательный переход от лошадей, запряженных в повозки, к железной дороге. Схожим образом ко всякой уличной фобии присоединяется со временем страх перед железной дорогой.
«За обедом мне сказали, что Ганс все утро играл с резиновой куклой, которую он называл Гретой. Через отверстие, в которое раньше был вделан свисток, он воткнул в середину живота куклы маленький перочинный ножик, а затем оторвал кукле ноги, чтобы ножик выпал. Няне он сообщил, указывая ниже пояса куклы: «Смотри, вот пиписька».
Я: «Во что ты сегодня играл с куклой?»
Ганс: «Я оторвал ей ноги. Знаешь почему? Потому что внутри был ножик, мамин ножик. Я всунул его туда, где пуговка пищит, а потом оторвал ноги, и ножик выпал».
Я: «Зачем ты оторвал кукле ноги? Чтобы увидеть пипиську?»
Ганс: «Она и раньше там была, я и так ее видел».
Я: «Зачем же ты всунул нож?»
Ганс: «Не знаю».
Я: «А как выглядел этот ножик?»
Он сбегал и принес мне перочинный нож.
Я: «Может, ты подумал, что это маленький ребенок?»
Ганс: «Нет, я ничего не думал. По-моему, аист или кто другой завел маленького ребенка».
Я: «Когда?»
Ганс: «Давно. Я об этом слышал – или вовсе не слышал… Наверное, я что-то не то говорю».
Я: «Что ты пытаешься сказать?»
Ганс: «Это неправда».
Я: «Все, что ни говорят, отчасти правда».
Ганс: «Ну да, наверное».
Я (меняя тему): «Как, по-твоему, откуда берутся цыплята?»
Ганс: «Аист их выращивает. Нет, не аист, а бог».
Я объяснил, что курицы несут яйца, а из яиц появляются цыплята. Ганс засмеялся.
Я: «Чему ты смеешься?»
Ганс: «Мне нравится слушать то, что ты рассказываешь».
Он говорит, что уже видел такое.
Я: «Где же?»
Ганс: «У тебя».
Я: «Когда это я нес яйца?»
Ганс: «В Гмундене ты положил яйцо в траву, и тут вдруг выскочил цыпленок. Ты однажды отложил яйцо – я точно это знаю, честное слово, мне мама рассказывала».
Я: «Спрошу маму, правда ли это».
Ганс: «Это неправда, но сам разок отложил яйцо, и оттуда выскочил цыпленок».
Я: «Где это было?»
Ганс: «В Гмундене; я лег в траву, нет, встал на колени, а другие дети не смотрели на меня. Утром я сказал им: «Идите искать, я вчера отложил яйцо». Они сразу принялись искать и вдруг нашли яйцо, а из него вышел маленький Ганс. Почему ты смеешься? Мама ничего не знала, и Каролина не знала, потому что никто не смотрел, а я взял и отложил яйцо, и оно появилось. Так и было. Папа, а когда цыпленок вырастает из яйца? Когда он становится большим? Его можно есть?»
Я все объяснил.
Ганс: «Ладно, пусть остается у курочки, тогда цыпленок вырастет. Мы посадим его в коробку и отправим в Гмунден».
Родители продолжают медлить с давно назревшими разъяснениями, и маленький Ганс смелым приемом берет в собственные руки проведение анализа. Посредством блестящего симптоматического действия он как бы говорит им: «Глядите, вот как, по моему мнению, совершается рождение». Его слова, обращенные к няне, по поводу игры с куклой, выглядят откровенно неискренними, а перед отцом он прямо отрицает, что хотел всего-навсего увидеть «пипиську». После того как отец, идя на уступку, рассказал ему, как цыплята появляются из яиц, неудовлетворенность, недоверие Ганса и те познания, которыми он уже обладает, соединяются в великолепной насмешке, каковая содержит в последних словах недвусмысленный намек на рождение сестры.
«Я: «Во что ты играл с куклой?»
Ганс: «Я называл ее Гретой».
Я: «Почему?»
Ганс: «Потому что я так ее называл».
Я: «И как ты играл?»
Ганс: «Я ее нянчил, как настоящего ребенка».
Я: «Тебе захотелось иметь маленькую девочку?»
Ганс: «Ну да. Почему нет? Пусть будет у меня, а не у мамы, этого я не хочу».
(Так он говорит довольно часто. Он боится, что