ногами?»
Ганс: «Ну, когда я не хочу садиться на горшок, когда хочу играть, я топаю ногами вот так». (Тут же топает.)
Вот почему он так сильно интересовался, хотят или не хотят взрослые заводить детей.
Ганс сегодня весь день играл в багажные ящики, то заполняя их, то разгружая, он хочет игрушечную повозку с такими ящиками. Во дворе таможни его больше всего интересуют погрузка и разгрузка. Он и пугался сильнее всего в те мгновения, когда груженая повозка отъезжала. «Лошадки упадут»[185]. О воротах таможни он говорил как о «дырках» (первая, вторая, третья и т. д. дырка), а теперь говорит о «задней дырке» (anus).
Страх почти совершенно прошел. Ганс старается оставаться вблизи дома, чтобы тут же ускользнуть обратно, если что-то его напугает. Но он больше не вбегает в дом и все время остается на улице. Его болезнь, как известно, началась с того, что он в слезах вернулся с прогулки, а когда его повторно отправили гулять, дошел только до станции Гауптцолламт, от которой виден наш дом. При родах жены его, конечно, удалили, и его нынешнее беспокойство, мешающее отдаляться от дома, отражает тогдашнюю тоску по матери».
* * *
«Тридцатое апреля. Ганс снова играет со своими воображаемыми детками, и я спросил его: «Выходит, твои детки еще живы? Ведь ты знаешь, что у мальчиков не бывает детей».
Ганс: «Я знаю. Прежде я был мамой, а теперь я папа».
Я: «А кто же мама?»
Ганс: «Ну, моя мама, а ты им дедушка».
Я: «Значит, ты хотел стать взрослым, как я, и жениться на маме, чтобы у нее были дети от тебя?»
Ганс: «Да, хотел. А бабушка из Лайнца (моя мать) будет бабушкой и для них».
Все движется к удовлетворительному завершению. Маленький Эдип[186] нашел более счастливое разрешение, чем предписано судьбой. Он не хочет более устранять отца, он желает отцу того же счастья, какого требует и для себя; он «производит» отца в дедушки и женит на его собственной матери.
* * *
«Первое мая. Ганс днем пришел ко мне со словами: «Давай напишем письмо профессору».
Я: «Зачем?»
Ганс: «Перед обедом я со всеми своими детками был в уборной. Сначала я делал ка-ка и пи-пи, а они смотрели. Потом я их посадил, они делали ка-ка и пи-пи, а я вытирал их бумажкой. Знаешь почему? Потому что мне хочется иметь детей; я бы делал с ними все то, что делают с маленькими детьми, – водил бы в уборную, обмывал и подтирал, и все остальное делал».
После признания в этой фантазии вряд ли можно сомневаться в удовольствии, которое доставляет Гансу экскрементальная функция.
«После обеда он в первый раз за долгое время решился пойти в городской парк. По случаю 1 мая на улице экипажей меньше обычного, но все же их достаточно, и раньше они наводили на него страх. Он горд своим достижением и взял с меня обещание вечером снова побывать в городском парке. По пути мы встретили конку, и он мне указал: гляди, вон повозка для аистиного ящика! Когда утром мы вновь идем в парк, он ведет себя так, что его болезнь можно считать излеченной».
* * *
«Второго мая Ганс утром пришел ко мне и сказал: «Папа, я кое-что придумал». Сначала он вроде как забыл об этом, потом вспомнил – и стал рассказывать с видимой неохотой: «Пришел водопроводчик и сначала клещами отнял у меня мой зад и дал мне другой, а затем дал другую пипиську. Он сказал мне: «Покажи свой зад», и я должен был повернуться, а потом сказал: «Покажи мне пипиську»».
Отец улавливает смысл этой фантазии-желания и ни минуты не сомневается в единственно допустимом толковании.
«Я: «Теперь твоя пиписька больше прежней и зад тоже больше, так?»
Ганс: «Да!»
Я: «Как у папы, потому что ты очень хотел бы быть папой».
Ганс: «Да, а еще я хотел усы, как у тебя, и такие же волосы». (Показывает волосы на моей груди.).
Толкование недавней фантазии – о водопроводчике, который сначала отвинтил ванну, а потом воткнул мне бурав в живот, – сводится теперь к следующему. Большая ванна – это зад. Бурав или отвертка, на что и указывалось, – это «пиписька»[187]. Данные фантазии тождественны. Тут, кстати, проливается новый свет на страх Ганса перед большими ваннами (уже, к слову, заметно ослабевший). Ему неприятно, что его зад слишком мал для большой ванны».
В последующие дни мать мальчика несколько раз писала мне, делясь радостью от выздоровления сына.
* * *
Дополнение, сделанное отцом спустя неделю.
«Уважаемый профессор! Я хотел бы дополнить историю болезни Ганса еще нижеследующим.
1. Ремиссия после первого разъяснения не была настолько полной, насколько я ее, быть может, изобразил. Верно, что Ганс стал гулять, но под принуждением и в состоянии сильного беспокойства. Один раз он дошел со мной до станции Гауптцолламт, откуда виден наш дом, а дальше ни за что не захотел идти.
2. Что касается малинового сиропа и ружья. Такой сироп давали Гансу при запорах. А еще Ганс часто путает слова schiessen и scheissen – стрелять и испражняться.
3. Когда Ганса перевели из нашей спальни в отдельную комнату, ему было приблизительно четыре года.
4. Следы болезни сохранились по сей день и выражаются не в страхе, а во вполне нормальной детской страсти к расспросам. Эти вопросы относятся преимущественно к тому, из чего сделаны различные предметы (трамваи, машины и т. д.), кто их делает и т. д. Для большинства вопросов характерно то, что Ганс продолжает их задавать, хотя уже придумал ответы. Он хочет только удостовериться. Когда он однажды своими расспросами довел меня до утомления, я сказал ему: «По-твоему, я могу ответить на все на свете вопросы?» Он ответил мне так: «Я думал, что ты все знаешь, раз столько знаешь о лошадях».
5. О своей болезни Ганс говорит как о чем-то давно прошедшем: «Когда у меня была моя глупость».
6. Неразрешенной загадкой, над которой Ганс по-прежнему ломает себе голову, остается вопрос, какова роль отца, если ребенка на свет производит мать. Об этом можно догадаться по его расспросам. «Я ведь и твой тоже, правда?» (то есть не только мамин) и др. Ему непонятно, почему он считается моим. С другой стороны, у меня нет прямых доказательств, чтобы предполагать следом за вами, что он подсмотрел коитус родителей.
7. При изложении, быть может, следовало больше подчеркивать силу одолевавшего его страха.