его визави этого не заметил, – Алымов достал портмоне.
В конце концов, черт с ними, с деньгами! Главное, поскорее отделаться от этих живодеров!
Сидя в уазике, Алымов не забывал постоянно оглядываться, чтобы следить за своим «Рено». К машине, к счастью, никто не приближался, поэтому, когда экзекуция закончилась, он шустро добежал до автомобиля, сел за руль и быстренько отъехал.
К зданию аэропорта он подкатил за час до вылета, но, в принципе, это его не слишком волновало. Регистрация пройдена еще вчера, поэтому надо только сдать багаж, пройти таможенный контроль, и все.
Алымов вышел из машины и пошел к багажнику. Там в небольшом саквояже находилось то, ради чего он приперся в чертову Россию, когда-то его родину.
Достав вещи, Алымов торопливо зашагал ко входу в зону вылета.
В Нью-Йорк! В Нью-Йорк! В Нью-Йорк!
Как говорится, «прощай, немытая Россия»!
В это время из СИЗО вышли два человека: Славик и его отец. Первый был помят и просветлен, второй – хмур и утомлен.
Ждать, когда Славика наконец отпустят, пришлось долго. Севе даже начало казаться, что там передумали и снова отправили бедолагу в кутузку. Наконец сын вышел с немного обалделым – сообщение об освобождении пришло неожиданно – лицом и сразу припал к отцовскому плечу.
– Ну, ну, – похлопал его по спине Сева, – чего теперь уж.
Славик кивнул и вытер непрошеную слезу.
– Я, бать, думал, мне кранты. На допрос не вызывают, ничего не говорят. И тут на́ тебе – на выход с вещами. Думал, сразу на зону. Так сказать, без суда и следствия. А вышло по-другому. Есть, значит, Бог на небе. Призрел меня, грешного.
Славик поднял глаза, взглянул ввысь и истово перекрестился.
– Теперь все. Пить брошу. У меня другая жизнь начнется.
– В монастырь, что ли, пойдешь? – подозрительно глянул на него отец.
– В монастырь? – переспросил Джанго освобожденный и замялся. – Насчет этого рассудить надо. Не с кондачка решать. Пойдем, бать, отсюда поскорей. Ты на машине?
– Вон на другой стороне.
– А может, к бабке заедем? Покаяться хочу перед ней.
– Бабка в больнице с сердечным приступом лежит. Не отпускают пока. Кардиограмма, говорят, плохая.
Славик вздохнул и снова перекрестился.
– Завтра поеду к ней прощение вымаливать.
Сева покосился на отпрыска.
– Ты погоди вымаливать. Как бы у нее новый приступ не случился. Она ведь не знает, что кокошник ты тиснул. Я не говорил.
По заросшей щеке Славика скатилась слеза.
– Спасибо тебе, батя! Век за тебя молиться буду. Сорокоуст закажу за здравие, а за бабку – годовое.
Сева все косился на своего просветленного сынка, не узнавая его и прикидывая, не тронулся ли тот от сидения на нарах умом.
А Славика между тем несло:
– У меня, батя, глаза на белый свет открылись. Как я жил? На что душу свою бессмертную тратил? Грешил и греха своего не сторонился. Гордился даже. Вот я какой! Теперь жить по заповедям Христовым стану! Отмолю грехи! Отрину все нечеловеческое, что в себе копил!
Они уже сели в машину и поехали, а Славик все не унимался. Наконец Сева почувствовал, что до невозможности устал от словесного поноса сынка. Он хотел на что-нибудь переключить его внимание, но не мог ничего придумать.
И тут среди праведных речей донесся вопрос:
– А кокошник-то вернули?
Сева так изумился, что даже не расслышал.
– Чего говоришь?
Славик пояснил:
– Если вернули, так, может, мы его продадим, пока бабка в больнице?
Сева хмыкнул. А он-то думал, что у сынули крыша поехала.
– Ты вот что, Славик: о кокошнике этом забудь навсегда. Даже если его вернут, тебе им владеть не светит.
Сын было рыпнулся что-то вякнуть.
– Иначе прокляну перед алтарем! – повысил голос Сева. – Никакие молитвы не помогут.
Он плавно повернул вправо и глянул на ошарашенную физиономию отпрыска.
– В магазин заезжать? – спросил он.
Славик подумал, потом скривился и махнул рукой.
– Две бери.
Таможенный контроль Алымов прошел на удивление быстро. Никто не поинтересовался кокошником, не потребовал ни документы на вывоз, ни акт экспертизы. Даже саквояж не велели открыть. Он медленно проехал по ленте и встал в конце транспортера.
Алымов подхватил вещи и бодро двинулся к бизнес-зоне.
Он прошел всего несколько шагов, и тут его будто что-то кольнуло.
Алымов резко свернул в сторону туалетов, прошел в кабинку, открыл замочек и не поверил своим глазам.
Саквояж был пуст.
Кокошник многострадальный
– Не верю! Не может быть! То есть может, но только в кино! Там всегда именно так и происходит, но зритель понимает, что все это монтаж!
– Никакого монтажа, что ты! Ловкость рук!
– И никакого мошенничества? – прищурилась Котя.
– Абсолютно! Ребята вообще славятся кристальной честностью!
– Прямо-таки кристальной? – развеселилась она.
– Я вижу в твоих глазах недоверие. Обидно, слушай.
Игнат состроил обиженную моську и отвернулся. Котя прыснула от смеха.
– Прекрати, Игнат! Я скоро икать начну! У тебя вообще никаких актерских способностей!
– Ничего подобного! В школьном театре я всегда был на первых ролях.
– Чацкого играл?
– Ну нет. Не Чацкого. Это еще в начальной школе. Мы «Репку» ставили.
– И кем же ты там был?
– Ну привет! Как кем? Репкой, разумеется!
Он гордо выпрямился. Котя чуть не свалилась со стула.
– Чего ржем? – услышали они голос Ларика и повернулись к двери.
Тот вошел, стянул с лохматой головы шапку, собрался что-то сказать, да так и застыл с открытым ртом, глядя на стоящий на столе кокошник.
– Проходи, не стесняйся, – махнул рукой Игнат.
Ларик скинул куртку и, осторожно приблизившись, сел на стул.
– Это он?
– Он, конечно, – хмыкнул брат.
– Красивый, правда? – спросила Котя, блестя глазами.
Ларик покачал головой, разглядывая, потом потрогал пальцем и выдохнул:
– Так вот ты какой, северный олень.
Котя снова зашлась смехом и на этот раз в самом деле начала икать. Игнат бросился поить ее водой, она облилась, стала отряхиваться, он начал извиняться. Ларик смотрел на них, таких счастливых, и приходил к выводу: на этот раз все, кажется, наоборот.
Вовсе не Котя пала жертвой опытного ловеласа, как он боялся. Это ловелас и Казанова капитулировал. Бывает же такое!
А впрочем, так ему и надо! Не будет нос задирать, что он такой крутой и неприступный!
Ларик улыбнулся, довольный, и поинтересовался:
– И как он тут очутился? Неужели Обуховский с Алымовым явились с повинной?
Наконец переставшая икать Котя всплеснула руками.
– Ларик, ты не представляешь! Алымова развели просто как младенца! Он даже не понял ничего! Его остановили на дороге, и, пока разбирались, кокошник из саквояжа тю-тю! Он не заметил и уехал довольный!
– Ну потом-то все равно обнаружил пропажу!