Читать интересную книгу Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова

Тогда Запад стал работать на раскол, «отжимая» советскую оккупационную зону в лагерь социализма. В этом случае остальная часть Германии – а это три четверти страны! – автоматически присоединялась к западноевропейским военным блокам. Сталин необычно легко шел на уступки, но все равно 20 сентября 1949 года была образована ФРГ, ответом на что спустя три недели стало создание государства в советской оккупационной зоне. Схватка за единую нейтральную Германию была наполовину проиграна, зато социалистический лагерь обогатился еще одним, очень важным приобретением.

Но дальше Сталин повел себя так, что Молотов с ним никак не мог согласиться. Ведь игра уже проиграна, почему же не исполнить старую мечту о советской Германии, к которой немецкие товарищи так искренне стремились? Однако вождь всячески тормозил строительство социализма в ГДР и по-прежнему, как мог, продавливал объединение Германии, делал уступку за уступкой, отказываясь от поддержки компартии, признавая даже объединение страны на основе ФРГ, ставя лишь единственное условие – независимость новой единой Германии от США. К тому времени кратковременное отстранение Молотова от иностранных дел закончилось, он теперь курировал их от Политбюро, хотя министром по-прежнему оставался Вышинский,[55] и неудивительно – Сталину нужен был в этом вопросе союзник, а не противник, хоть и взнузданный железной рукой. Все возражения Молотова вождь встречал раздраженной усмешкой.

– Не беспокойся, – говорил он. – Это все пропаганда. Будет тебе твой социализм.

И пришлось-таки признать, что он был прав. Единственное сталинское условие оказалось и единственным абсолютно неприемлемым условием для тех, кто стоял за ФРГ. Им не нужна была единая нейтральная Германия, более того, у Молотова создавалось впечатление, будто они вообще были против единой Германии, на каких бы то ни было условиях.

После вступления ФРГ в Европейское оборонительное сообщество, за которым маячил близкий альянс с НАТО, немецким коммунистам наконец дали волю, и они принялись за строительство социализма. Застоявшиеся «тевтоны», как называл их Сталин, хотели добиться всего сразу, совершить экономическое чудо. Трудно сказать, от какого большого ума, но они воспользовались советским опытом 30-х годов, некритически перенеся его на немецкую почву. Результатом стал тяжелый кризис, охвативший страну с осени 1952 года. К объективной причине – неурожаю – немецкие власти добавили и много неверных шагов: неправильное планирование, слишком жесткую социальную политику, репрессивный уклон… А ведь немецкий рабочий, даже в войну не отказавшийся от мармелада на завтрак – это не терпеливый русский пролетарий. Вот чего Ульбрихт не учел, заимствуя советский опыт.

В мае, когда ГДР вплотную подошла к социальному взрыву, Ульбрихт, естественно, тут же примчался в Москву. Нет, Лаврентий не орал на него, как утверждал Никита, но если бы он, Молотов, услышал такие слова, сказанные таким тоном… В устах человека, в несравненно более тяжелых условиях поднявшего нищее Закавказье, каждое обвинение было плевком в лицо. Как он тогда сказал? «Вы не любите свой народ!»

Немецкие товарищи, вернувшись домой, сразу же, как и было велено, дали задний ход. Причем дали его не по уму. Они ослабили пресс в отношении кулаков и частников, а антирабочие меры оставили, как они есть.[56] В результате антикоммунистически настроенная часть рабочих тут же выдвинула экономические требования, а прокоммунистическая, в принципе готовая терпеть, закричала о свертывании курса на строительство социализма. Начались демонстрации, инициативу мгновенно перехватил Западный Берлин, очень быстро сведя мирную борьбу рабочих к кровавым погромам. Цель провокации просчитывалась предельно легко. Ее организаторам надо было, чтобы слабая и плохо вооруженная восточногерманская полиция призвала на помощь советские войска, а потом спровоцировать «русских» на стрельбу. Если бы Советский Союз силой оружия подавил восстание в Германии, янки бы убили сразу целую кучу зайцев. Во-первых, об объединении страны можно было бы забыть сразу и навсегда. Во-вторых, Советский Союз в глазах всего мира доказал бы, что является тоталитарным государством. В-третьих, тут же призадумались бы другие наши союзники: как поступит «старший брат», если у них начнется нечто подобное?

Едва начались волнения, Лаврентий тут же умчался в Германию, сидел там восемь дней, буквально хватая за руку советских представителей, как только те были готовы отдать приказ открыть огонь. И то, что в результате германских событий погибло всего сорок человек, несомненно, его заслуга. Как и в прекращении провокации, хотя его действия стоили советскому руководству целой аптеки проглоченных лекарств. Вместо того чтобы стрелять в демонстрантов, он приказал двинуть танки к границе Западного Берлина. Это был риск на грани безумия – если бы американцы не отступили, следствием захвата города могла стать новая война. Но они струсили. Та же самая западноберлинская радиостанция РИАС, которая еще утром «раскачивала» события, к вечеру 17 июня стала призывать своих сторонников подчиниться советским властям. И танки остановились, не дойдя до Западного Берлина нескольких кварталов.

Потом, когда все кончилось, Берия остался в Германии и еще неделю расследовал события. О результатах этого расследования он тоже должен был докладывать на том самом Президиуме ЦК, когда его так странно и поспешно арестовали. Так поспешно, словно бы рот хотели заткнуть…

Почему Георгий выбрал именно германский вопрос? Не предполагает ли он связи между арестом Берии и тем, что Лаврентий накопал в Берлине? Если это не так, тогда почему столь поспешно, уже 27 июня, арестовали и двоих чекистов, которые вместе с Берией отправились в Германию: начальника контрразведки Гоглидзе и старого, еще довоенного «германиста» Амаяка Кобулова? Их даже не стали, как принято в таких случаях, вызывать в Москву, взяли прямо в Берлине. Так, словно очень боялись, как бы те не передали кому-либо некую информацию. Да, похоже, этот странный майор прав, и опасения заговорщиков связаны не с Берлином, а с Карлхорстом…[57]

Молотов взял лист бумаги и принялся восстанавливать телефонный разговор, который состоялся у них с Берией тогда, в мае, по поводу той самой резолюции «о строительстве социализма». Сначала они спорили о поправке, потом Берия сказал, мол, в августе все объяснит, а пока пусть будет, как хочет он, Молотов. Затем обсуждали другие пункты резолюции. А потом Лаврентий с какой-то странной, задумчиво-вопросительной интонацией проговорил: немцы многое делали неверно, но не слишком ли много неверных шагов сразу? Подозрительно, когда все ошибки работают на одну цель. Интересно, с кем наши немецкие друзья советуются? Молотов тогда не понял, переспросил, что Лаврентий имеет в виду – можно подумать, он не знает: Германию курирует Микоян. Однако тот сразу же пробормотал, сам себя обрывая: «Ладно, потом… До свидания», – и бросил трубку. И больше к этому разговору не возвращался…

Молотов поднялся и в волнении заходил по веранде. Все знали, Берия искал в немецких событиях «западный след», хотя чего его было искать – все это открыто направлялось из Западного Берлина. А может быть, он искал не только «западный» след, но и «восточный»? Западники могли дирижировать самими волнениями, но они не могли руководить вызвавшей их экономической политикой Ульбрихта, и на самом деле подозрительно похожей на провокацию. А из Москвы сделать это – легче легкого. Лаврентий – экономист каких поискать, он способен разобраться в тайных пружинах кризиса, и если окажется, что нити ведут к конкретным людям…

Сталин не раз упоминал: в самой верхушке страны кто-то работает против Советского Союза, причем не как заурядный шпион, а как политический агент.[58] Об этом почти в открытую говорила разведка. Неясные обрывки информации не позволяли идентифицировать этого человека, лишь очертить круг – Совет Министров и аппарат ЦК. По-видимому, враг был чрезвычайно опытен и осторожен. Но любой, даже самый осторожный враг рано или поздно выдает себя – и чем он опытнее, тем глупее бывают проколы. До нынешнего дня Молотов не исключал и Берию, но сегодняшний разговор с майором-чекистом озадачил Вячеслава Михайловича, поскольку к его собственному назначению Лаврентий был непричастен.

Надо непременно узнать, что он накопал в Германии. Никита говорил, этот следователь – его человек. Но неужели министр, полжизни проведший рядом со Сталиным, не переиграет какого-то прокурора?

…Павел ехал в Москву, все еще находясь в ошалении средней степени тяжести. Он побывал на даче у Маленкова, но инструктировал его сам Молотов. Подумать только, все утро он разговаривал с легендарным человеком, ближайшим соратником Сталина! Рассказать кому – ни за что не поверят…