Читать интересную книгу Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова

В этих условиях мы считали своей обязанностью принять срочные меры к тому, чтобы помочь нашим немецким друзьям поскорее поправить явно левацкий курс, который был взят ГДР, особенно начиная с лета 1952 года».

…Когда Молотов готовил выступление на пленуме, пытаясь подыскать свидетельства «вражеской деятельности Берия», в голову не пришло вообще ничего, кроме какой-то ерунды с протоколами заседаний и очередностью их подписания. Тогда он позвонил Хрущеву.

– Как ничего не можешь? – удивился тот. – Ты же министр иностранных дел. Пройдись по Германии, расскажи, как он отказался от социализма. Ты его изобличил тогда, тебе и карты в руки.

Мысль показалась удачной, тем более что в этом вопросе Молотову было чем гордиться. Именно он отстоял социалистическую Германию, остальные так бы и проворонили, подчинились Лаврентию. А его надо время от времени осаживать, иначе…

Что будет «иначе», Молотов сформулировать не смог и снова принялся за чтение.

«При обсуждении германского вопроса в Президиуме Совета Министров вскрылось, что Берия стоит на совершенно чуждых нашей партии позициях. Он заговорил тогда о том, что нечего заниматься строительством социализма в Восточной Германии, что достаточно и того, чтобы Западная и Восточная Германия объединились как буржуазное миролюбивое государство.

Во внесенном Берия проекте постановления Президиума Совета Министров по этому вопросу было предложено – признать «ошибочным в нынешних условиях курс на строительство социализма, проводимый в Германской Демократической Республике». В связи с этим предлагалось «отказаться в настоящее время от курса на строительство социализма в ГДР». Этого мы, конечно, не могли принять. На мое возражение по этому поводу Берия пытался ответить, что ведь он предлагает отказаться от курса на строительство социализма в ГДР только «в настоящее время», а не вообще. Однако эта уловка ему также не помогла.

В проекте постановления мною было предложено в обоих указанных выше случаях внести поправки: вместо слов об ошибочности «курса на строительство социализма» сказать об ошибочности «курса на ускоренное строительство социализма». С этим все согласились. Так это и было записано в постановлении Президиума Совета Министров 27 мая, вопреки первоначальному предложению Берия.

Капитулянтский смысл предложений Берия по германскому вопросу очевиден. Фактически он требовал капитуляции перед так называемыми «западными» буржуазными государствами. Он настаивал на том, чтобы мы отказались от курса на укрепление народно-демократического строя в ГДР, ведущего к социализму. Он настаивал на том, чтобы развязать руки германскому империализму не только в Западной Германии, но и в Восточной Германии. Это значило – отказаться от того, что было завоевано кровью наших солдат, кровью нашего народа в тяжелой борьбе с гитлеризмом, ибо для нас должно быть ясным, что существование Германской Демократической Республики, укрепляющей народно-демократический строй и постепенно осуществляющей курс на строительство социализма – это серьезный удар не только по германскому империализму, но и по всей империалистической системе в Европе.

Вы видите, как в политическом облике Берия стало раскрываться то, что до этого он всячески прятал. Стало вместе с тем обнаруживаться, что раньше мы плохо приглядывались к этому человеку. Нам стало ясно, что это чужой человек, что это человек из антисоветского лагеря…»

…Единственное, что смущало тогда Молотова – ведь Лаврентий, потерпев поражение, подчинился решению большинства, принял поправку и больше не спорил. Но у Хрущева и на это был ответ.

– А сама резолюция? – вскинулся тот. – Она же вражеская! Слово «социализм» мы отстояли, а суть-то осталась!

Да уж, резолюция… Отказ от коллективизации, отказ от наступления на частника, так называемые «демократические» свободы… Действительно, не сказать, чтобы эта резолюция была большевистской. А с другой стороны, что было делать? Левак этот Ульбрихт,[51] самый настоящий левак! Перегнул по всем направлениям, а как только начались неприятности, сразу бросился за помощью к «советским друзьям». И если бы только это… А что он творил потом, как выполнял это постановление – глаза бы не глядели. Неудивительно, что рабочие возмутились. И, как и следовало ожидать, сразу включились провокаторы и агитаторы из Западного Берлина, и Советский Союз едва не потерял ГДР. Хотя, если говорить честно, самым горячим желанием советского правительства, начиная с 1945 года, было как раз то, чтобы этой страны никогда не существовало на карте…

Но и Лаврентий хорош. Думая о его роли в германском вопросе, Молотов неизменно в большом количестве употреблял неподобающие дипломату слова. Конечно, никакой Берия не враг, его политика была продолжением прежнего сталинского курса, но ведь и головой думать надо! В новых условиях его позиция оказалась двойственной, причем провокаторской с обеих сторон. С одной – он готов был подарить ГДР империалистам, – а когда Молотов пытался добиться от него обоснования этой позиции, Лаврентий сразу же начинал почему-то говорить про август. С другой – в самый разгар июньских волнений он недвусмысленно дал понять, что прямо сейчас готов начать войну за ту самую ГДР, которая была ему не нужна. Эти свои шаги он должен был объяснить как раз на том заседании Президиума ЦК, где его арестовали, и сделать этого не успел. А ведь были же у него какие-то аргументы, и наверняка неожиданные, как это всегда у Лаврентия бывало – такое скажет, не знаешь, что и думать. Георгий прав, пусть объяснит свою позицию – пригодится…

…Как ни было Молотову противно, но на пленуме он разыграл германскую карту. Тем более что сама мысль – отказаться от строительства социализма в ГДР, просто так принести в жертву империалистам восемнадцать миллионов немцев – возмущала его до глубины души. Это возмущение он и выплеснул тогда. Хотя себе-то зачем врать? Не только это возмущение, но и другое…

Молотов открыл ящик стола, почти не глядя, достал несколько листов бумаги, положил перед собой и снова тяжело задумался.

Разговор с Хрущевым состоялся 30 июня, а 2 июля, в день открытия пленума, к нему пришел полковник из МВД и принес документ из дела Полины.[52] Когда жену арестовали, Молотов не удержался и, переступив через все: через сталинский принцип «закон есть закон», через совесть коммуниста, все же пошел с просьбой. Естественно, не к Сталину, который и за свою-то жену не стал бы заступаться, а к Лаврентию. Берия был, как всегда в таких случаях, невероятно тактичен – всячески успокаивал, обещал помочь, постараться обойтись без тюрьмы. И действительно, судили Полину Особым Совещанием и ограничились ссылкой.

А вот теперь ему принесли докладную Абакумова Сталину. Министр докладывал о ходе дела и спрашивал, какую статью применить. На первой странице, в левом верхнем углу, стояла написанная хорошо знакомым почерком резолюция: «Считаю необходимым судить Военной коллегией с применением ст. 58-7 и 58-1, в назидание прочим. Берия». Самые страшные статьи Уголовного Кодекса: шпионаж и измена Родине. Верные двадцать пять лет до указа от 12 января 1950 года[53] и подрасстрельная статья после него, – а ведь Полину судили в декабре 1949-го, совсем чуть-чуть не дотянув до этой даты. Немного выше бериевской синим сталинским карандашом была написана окончательная резолюция: «Особое Совещание. Применить ст. 58–10».

Молотов не считал, что Полина невиновна. Жена министра иностранных дел должна быть очень разборчивой в знакомствах, и особенно в отношениях с родственниками за границей, – а она никогда этого не соблюдала, и ведь не в первый раз у нее были неприятности по этой причине. Когда Вячеслав Михайлович узнал, с кем и какие она поддерживала отношения, то вполне согласился с наказанием, и возмутило его не это. Его возмутило двуличие Лаврентия. Резолюция Берии никак не вязалась с карими участливыми глазами, с рюмкой коньяка, которую тот буквально заставил его выпить, успокаивая, с горячими уверениями: ничего серьезного за Полиной нет и быть не может, все будет хорошо. Выходит, прав Никита, когда говорит – Берия одной рукой гладит по голове, а другой вонзает нож в спину.

Оставшиеся до пленума два часа Молотов потратил на воспоминания. Ему было что вспомнить. Везде, где они с Берией соприкасались, Вячеславу Михайловичу приходилось отступать – его мягко, но непреклонно отодвигали. Сначала он смирился с тем, что именно Лаврентий стал вторым человеком в ГКО. Потом почему-то те задания, с которыми он, Молотов, не справлялся, неизменно оказывались у Берии. Так было с танкостроением в сорок втором году, так было с атомным комитетом в сорок пятом. До сих пор он соглашался, считая это государственной необходимостью, но так ли было на самом деле? А может, прав Никита, когда говорит, что главным методом Лаврентия были интриги, а главным желанием – пробраться на место возле Сталина, оттеснив всех прочих? Вдруг у Берии все так, как с этой резолюцией: слова одни, дела другие, а мысли… А какие мысли, кроме грязных, могут быть у такого человека?