Читать интересную книгу Чинить живых - Маилис де Керангаль

Вошедшая медсестра, уперев руки в боки, самым добродушным тоном заявила: ну что ж, сегодня великая ночь! Её чёрные, с проседью, волосы были собраны в пучок; на ней были квадратные очки; и едва заметная куперозная сетка окрашивала её скулы алым румянцем. Клер возвела ладони к небу и, пожав плечами, улыбнулась: о да, tonight everything is possible.[128] Медсестра протянула пациентке плоские прозрачные пакетики, поблёскивавшие в свете лампы, словно листы желатина, наклонилась к ней; простенький кулончик отклеился от её кожи и «подмигнул» в воздухе — маленькое серебряное сердце с выгравированной на нём фразой: Сегодня лучше, чем вчера, но хуже, чем завтра; недорогое украшение из Интернет-каталога — Клер не могла оторвать глаз от этого раскачивающегося брелока; затем медсестра выпрямилась и указала на пакетики: это одежда для хирургического блока: вы наденете её, перед тем как войти в операционную; Клер взирала на пакетики со смесью нетерпения и нерешительности: за последний год эта смесь стала почти родной, ещё один синоним ожидания. С притворным равнодушием она спросила: ведь мы должны дождаться, пока доставят сердце, разве нет? Медсестра энергично замотала головой и посмотрела на часы: нет; вас отвезут в операционную через два часа, как только будут готовы последние анализы, а трансплантат прибудет на место в полпервого ночи: вы должны быть готовы — пересадка начнётся сразу же. И ушла.

Клер распаковала сумку, разложила в ванной туалетные принадлежности, подключила к сети зарядку для мобильного, а сам телефон положила на кровать; она обживала палату. Звонки от сыновей; они мчатся по шоссе, бегут по переходу метро; она слышит отзвуки их шагов, они уже близко, они сейчас приедут, они с ума сходят от волнения. Они хотели успокоить мать, поддержать её. Но мальчики ошибались: она совершенно не боялась операции. Дело не в этом. Её смущало новое сердце — и то, что кто-то умер сегодня, чтобы отдать это сердце ей; чтобы она могла присвоить этот орган, изменить его, превратить в свой собственный, — вечная история привоя, пересадки черенков.

Она кружила по комнате. Если это донорство, то донорство не совсем обычное, думала Клер. В подобных ситуациях добровольцев не бывает, и никто таких подарков не делает, а значит, у неё просто нет возможности отказаться от подарка: она должна принять этот орган, если хочет выжить, но тогда что же это такое? Повторный запуск детали, которая не отработала свой срок и которую ещё можно использовать как сменный насос? Клер начала медленно раздеваться: села на постель, сняла ботинки, носки. Смысл этой пересадки, которая состоится только благодаря причуде судьбы — невероятной иммунной совместимости её и того, кто умер сегодня, — ускользал от Клер. Ей не нравилась сама мысль о такой незаслуженной привилегии — всё как в лотерее: её схватили и вытащили из стеклянного ящика, словно плюшевую игрушку; на ярмарке нередко можно видеть, как дети пытаются извлечь из автомата симпатичного медвежонка, затерявшегося в груде других зверушек. Самое страшное — она никогда не сможет сказать спасибо: вот в чём загвоздка. Это невозможно технически: такое чудесное слово — спасибо — упадёт в пустоту. Она никогда не сможет выразить свою благодарность ни донору, ни его семье и не отдаст ничего взамен: она навеки останется должницей — и именно эта мысль о бесконечности её долга не давала Клер покоя. Пол под ногами был ледяным; она боялась — и была готова отказаться от операции.

Клер подошла к окну. По аллеям госпиталя сновали люди; машины медленно лавировали между корпусами, рисовавшими в ночи анатомическую карту тела — орган за органом, патологию за патологией, отделяя детей от взрослых, объединяя матерей, стариков и умирающих. Как бы она хотела обнять своих сыновей до того, как обрядится в эту ризу, сотканную из бумажных нитей, в балахон, прикрывающий, но не облегающий её тело; Клер казалось, что она стоит голой на сквозняке; её глаза оставались сухими, ибо она не могла до конца осознать всю огромность того, что ей предстоит пережить; Клер приложила руку к груди и прислушалась к ритмичному биению, по-прежнему чересчур частому и совершенно непредсказуемому, несмотря ни на какие медикаменты, — а потом произнесла вслух: сердце.

Медики много часов беседовали с Клер, чтобы составить её психологический портрет: отчёт об эмоциональных привязанностях, степень социальной активности, оценка поведения на фоне трудностей, усталости и беспокойства, готовность стоически переносить все сложности послеоперационного периода, который обещает быть долгим и непростым, — они лишь не сказали ей, что станет с её собственным сердцем потом, после операции. Может быть, существует какое-то хранилище органов, говорила она себе, снимая украшения и часы, — что-то типа чулана, и моё сердце бросят туда, к другим сердцам и отработавшим органам, а потом весь этот мусор увезут, сложив в пластиковые мешки? Она представила себе контейнер для органических отходов, где её сердце будет переработано, превращено в бесформенную материю; в фарш из плоти, которым жестокий Атрид потчевал своих недругов, явившихся во дворец очень голодными; в лепёшки или в бифштекс-тартар; в собачий корм, который кладут в большие миски; в лакомство для медведей и тюленей, — и, возможно, эти последние, поглотив её плоть, покроются шелковистыми волосами платинового цвета, а потом у них вырастут длинные бархатные ресницы.

Он постучал, но вошёл, не дождавшись ответа: Эмманюэль Арфанг. Врач встал прямо перед Клер: сердце изымут около двадцати трёх часов, параметры органа безупречны. Некоторое время он молчал, наблюдая за пациенткой: вы хотите о чём-то спросить? Она села на кровати, округлила спину, положила ладони на матрас, скрестила ноги, восхитительные ноги: изящные ступни, красный лак — в этой хлорозной палате[129] её ногти сияли, как лепестки наперстянки; вы не ошиблись, у меня есть вопрос… он касается донора. Арфанг покачал головой, показывая, что она переигрывает: Клер отлично знала ответ на свой вопрос, и они не раз говорили об этом. Но Клер настаивала, её светлые волосы обрамляли скулы, словно скобки: я просто хочу немного порассуждать, я всё время думаю о нём. И уверенно добавила: например, откуда приедет это сердце: ведь оно не парижское? Арфанг, нахмурившись, рассматривал подопечную: откуда она узнала? Затем согласился: департамент Приморская Сена. Клер закрыла глаза и заговорила быстрее: Male or female? Male,[130] поддержал игру Арфанг; он уже подошёл к отрытой двери; Клер услышала, как хирург уходит, и открыла глаза: подождите, скажите, сколько ему лет, please?[131] Но Арфанг исчез.

Все трое сыновей явились одновременно; старший, со скорбным лицом, держал мать за руку, словно боялся её отпустить; средний кружил по комнате, повторяя, как заезженная пластинка: всё будет хорошо, всё будет хорошо; младший принёс ей пакетик конфет в форме сердечек. Арфанг — ас в своём деле, лучший хирург в этой области: семьдесят кардиопересадок в год; у него лучшая команда — ты в надёжных руках, говорил он тихим дрожащим голосом. Клер машинально соглашалась, смотрела на его лицо, толком не слушая: да, я знаю, не волнуйся. Труднее всего ей оказалось с матерью, которая не прекращала причитать, что жизнь несправедлива, что место дочери на хирургическом столе хочет занять она, — в итоге мать заявила, что было бы более естественно и ожидаемо, если бы она или умерла, или первая подверглась риску операции. Мама, я не умру, — потеряла терпение Клер, — у меня нет ни малейшего намерения умирать; измученные мальчики окрысились на бабушку: да замолчи ты, без тебя тошно! Медсестра снова зашла в палату и, постучав пальцем по циферблату, разрядила обстановку: всё хорошо — мы должны вас подготовить. Клер поцеловала сыновей, погладила каждого по щеке, прошептала каждому: любовь моя.

Чуть позже она вошла в душевую кабину и долго мылась с бетадином,[132] поливая всё тело жёлтой жидкостью и с силой растирая её. Обсохнув, Клер снова накинула стерильную хламиду и вернулась к состоянию ожидания.

Около десяти вечера в палату вошла анестезиолог: всё в порядке? Высокая, с узкими плечами и бёдрами, лебединая шея, бледная улыбка — и холодные тонкие руки: она коснулась ладоней Клер, когда давала ей первые медикаменты, чтобы вы расслабились. Клер вытянулась на кровати, ощутив внезапный упадок сил, хотя была возбуждена как никогда. Через час явился санитар из оперблока; он взялся за перекладину кровати и покатил её: вас будут оперировать на столе, а потом опять переложат на эту кровать; дальше он вёз Клер молча. Мимо проплывали метры коридора, и Клер не знала, на чём остановить взгляд: скучные потолки; электропровода, извивающиеся, словно речные змеи. Чем ближе был оперблок, тем сильнее билось её сердце; двери с кодовыми замками открывались, как ворота шлюзов. Ещё одно перегороженное пространство; Клер оставили в маленькой комнате; снова ожидание. Мы скоро придём за вами. Время размазалось, как масло по хлебу; близилась полночь.