Читать интересную книгу «Обезглавить». Адольф Гитлер - Владимир Кошута

Фашистам нет дела до Гёте, Гейне, Фейхтвангера, Эйнштейна. Их произведения, наряду с произведениями других немецких писателей и ученых, они сожгли на кострах. Вы разве забыли, то время, когда над Германией стоял дым и летел в воздух пепел сжигаемых книг? Поймите, Гитлер, фашисты, в том числе генерал Фолькенхаузен, барон Нагель, способны уничтожить весь мир. Отсюда и взятие заложников, казнь невинных. Трудно представить, до чего может дойти фашизм, если его не остановить, не уничтожить. А вы твердите о каких-то нравственных устоях Фолькенхаузена, Нагеля. Бельгия имеет дело с фашизмом, — еще раз подчеркнул Деклер и извинился. — Простите, я, кажется, увлекся и произнес слишком длинную речь?

— Нет, почему же? — запротестовал Киевиц, — Я очень доволен, — Хитровато сощурил глаза, спросил: — А вы, Шарль, такие же речи произносите и студентам университета?

— Пока нет. Но был бы рад, — засмеялся в ответ Деклер и тут же подавил смех, — А теперь о главном?

— Да, конечно.

— Я пригласил Вас, чтобы посоветоваться, что можно сделать для спасения заложников.

— Штурмовать тюрьму Сент-Жиль, к сожалению, сил у нас нет, — тускло улыбнулся Киевиц.

— В политическом аспекте освобождение заложников будет иметь огромное значение.

— Вы, Шарль, имеете в виду военную акцию?

— Не исключено и этого.

— В таком случае, надо хорошо подумать. — Киевиц неторопливо раскурил сигарету, — Любая военная операция, мой друг, требует детальной разработки. Силы у нас еще незначительные и это налагает особую ответственность за их умелое использование.

— Давайте думать вместе, — попросил Деклер.

— Если бы знать, где будут казнить заложников, — после небольшой паузы стал размышлять вслух Киевиц, — тогда на месте казни можно было бы устроить засаду или совершить нападение на конвой в пути следования.

— Мысль хорошая, но, видно, их казнят в тюрьме.

— Пожалуй так.

Шло время. Были изучены различные варианты освобождения заложников, объективно оценены возможности их осуществления и, к великому огорчению, Киевиц и Деклер не могли найти оптимального решения — у них не хватало сил.

— Да, медленно, слишком медленно мы поднимаем народ против оккупантов, — сделал неутешительный вывод Деклер.

— Пример мадам Марины, надо думать, поможет, — сказал Киевиц, — Вчера к нам в лагерь пришло еще пять офицеров моего полка. Силы будут расти.

— Надо, чтобы они росли быстрее.

Помолчали. Через закрытые окна в квартиру прорывался приглушенный, монотонный шум города. Но вот, где-то в стороне, в начале авеню Ватерлоо, сначала отдаленно и тихо, а затем все громче, набирая силу, многоголосо и бравурно послышался марш «Германия превыше всего…» Сотни глоток эсэсовцев во все легкие распевали его под чеканный шаг колонны. Десятки труб оркестра, барабанов и литавр сотрясали воздух в миг присмиревшего Брюсселя.

Киевиц и Деклер подошли к окнам и молча наблюдали парадное шествие немцев. Говорить ни о чем не хотелось, их охватило ощущение внутренней подавленности и держалось оно до тех пор, пока шла колонна, громыхали барабаны да звучала на авеню Ватерлоо песня оккупантов. Правда, к концу прохождения колонны ощущение это стало ослабевать и постепенно уступать место чувству недовольства собственной беспомощностью что-либо сделать немцам. Да что немцам? Совесть упрекала их в том, что они ничего не могут предпринять даже для спасения заложников.

— А, может быть, поучиться у противника, — прерывая затянувшееся тягостное молчание, как-то виновато и осторожно начал Деклер.

— Ходить парадным маршем? — иронически хохотнул Киевиц, — Или брать заложников?

— Надо предъявить Фолькенхаузену и Нагелю ультиматум.

— Ультиматум? — Киевиц бросил в огонь камина сигарету, подошел к Деклеру, — Это уже интересно, Шарль.

— Нужно категорически, в ультимативной форме предупредить военного коменданта и шефа гестапо, что если они казнят шестьдесят заложников, то в ответ на это мы уничтожим в Брюсселе шестьдесят немецких офицеров. Думаю, это подействует на них отрезвляюще.

Деклер посмотрел на Киевица, ища его поддержки.

— Ультиматум привести в действие, если… — уточнил Киевиц.

— Бесспорно. Жестокость на жестокость. Смерть за смерть. Так сейчас говорят русские.

— Ну, что ж, — после некоторого раздумья ответил Киевиц, — Пожалуй, можно согласиться. Изучим маршруты движения офицеров по городу, места их развлечений — рестораны, кафе, театры, парки. Я могу выставить на эту операцию семнадцать офицеров моего полка. В ресторане «Националь» боевой группой будет командовать капитан Мишель Жакен. Помогать ему будет лейтенант Гастон Марен. Они вам известны. Проверены в боях за Льеж. Не подведут.

— Отлично, — обрадовался Деклер. — Мы дадим десять рабочих-коммунистов, бывших солдат нашей армии. Хватит?

— Вполне.

— Разработка операции поручается вам, Анри, — торжественно объявил Деклер.

— Сочту за честь, — ответил по-военному четко Киевиц и принял стойку «смирно», как это делал, когда в армии получал приказ командира.

— Ультиматум Фолькенхаузену и Нагелю я напишу сейчас, — сказал Деклер, сел за стол, сосредоточенно задумался и через какое-то время подал Киевицу крупным, уверенным почерком исписанный лист бумаги. — Прошу ознакомиться.

«Военному коменданту немецких оккупационных войск в Брюсселе генералу Фолькенхаузену. Начальнику гестапо Брюсселя штурмбанфюреру СС барону фон Нагелю, — читал Киевиц, — Ультиматум. Штаб Движения Сопротивления германским оккупационным войскам в Бельгии, стремясь предотвратить бессмысленное кровопролитие, требует немедленно освободить шестьдесят бельгийских заложников и предупреждает, что в случае их казни, в тот же день в Брюсселе будет уничтожено шестьдесят немецких офицеров. В серьезности настоящего предупреждения вы будете иметь возможность убедиться в ближайшее время сами. Штаб ДС. Брюссель, 12 декабря 1941 года».

— Можно подумать, дорогой Шарль, — довольно улыбнулся Киевиц, окончив читать, что вы всю жизнь сочиняли ультиматумы противнику. Четкость, категоричность… Дополнить ничего не могу.

— Мы пошлем это Фолькенхаузену и Нагелю, — объяснял Деклер свое намерение, — а копии расклеим по городу у казарм, штабов, военной комендатуры, гестапо, в местах, где бывают немецкие офицеры.

— Психологическое давление?

— Да, конечно. Нужно поднять бельгийцев на решительный протест, — развивал свою мысль Деклер. — Организовать массовую посылку писем Фолькенхаузену, Нагелю, в тюрьму Сент-Жиль, требовать освободить заложников, угрожать возмездием. Фашисты должны почувствовать гнев народа и остановить казнь невинных.

* * *

Нагель посмотрел на часы. До доклада обер-фюреру СС Нойдорфу оставался один час. Он опустился в кресло и, волнуясь, с бессмысленной аккуратностью принялся перекладывать с места на место многочисленные документы, лежавшие на столе, пытался читать их, но тут же ловил себя на том, что не в состоянии вникнуть в содержание. Отложив это бесполезное занятие, стал готовиться к докладу, подыскивать нужные слова, выражения, определять тон, каким следовало говорить, чтобы смягчить впечатление, которое он произведет на Нойдорфа сообщением о том, что преступник еще не найден. Страх перед докладом, о котором будут информированы рейхсминистр Гиммлер и ставка фюрера, постепенно уступал место гневу, поднимал в груди Нагеля волну ненависти ко всем, кто мешал раскрыть преступление, и прежде всего к шоферам такси, среди которых, несомненно был тот, что взял в машину убийцу. В ворохе лежавших на столе документов, он нашел список арестованных шоферов, шевеля губами, вычитывал их фамилии. Долгие годы работы в службе безопасности выработали у него шестое чувство — гестаповскую интуицию и, положившись на нее, он остановил свое внимание на капитане Матеньи — одном из двенадцати арестованных шоферов, бывших офицеров бельгийской армии.

Среднего роста, худощавый с болезненно бледным лицом, на котором резко выделялись голубой синевой большие печальные глаза, Матеньи был больше похож на юношу, чем на взрослого мужчину, но на допросах под пытками показывал такую выносливость, что видавшие виды гестаповцы диву давались — откуда только брались у него силы?

Нагель отложил в сторону список шоферов, задумался. Его сознанием постепенно, и все настойчивее овладевала мысль о том, что сообщение Старцева о женщине-убийце может оказаться тем рычагом, с помощью которого удастся повернуть следствие в нужном направлении. Неожиданно и решительно использованное на допросе, оно должно подавить Матеньи, заставить его понять, что гестапо неотвратимо подбирается к раскрытию преступления, и ему не остается ничего иного, как во всем признаться.

По приказу Нагеля два эсэсовца ввели, а, вернее, внесли в кабинет и опустили на стул обессиленного Матеньи. Трудно было бы Марине узнать в нем того восторженного бельгийца, который увез ее с площади Порт де Намюр за город. В гестапо умели истязать людей до смерти. Но если требовалось довести жертву до грани смерти и держать ее какое-то время в этом мучительном состоянии, добиваясь признания, то оставляли тонкую ниточку, которая еще связывала ее с жизнью, но которую без особого труда можно было в любую минуту оборвать. Такая ниточка была оставлена и Матеньи.