Читать интересную книгу «Обезглавить». Адольф Гитлер - Владимир Кошута

— Каким образом? — посуровел Нагель.

— Быть может, этот образ оказания помощи Москве она и показала бельгийцам, убив майора Крюге, — подталкивал его Старцев к желаемой цели.

— Проверим, — пообещал Нагель, — К сожалению, господин генерал, это только предположения. А мне нужны конкретные данные.

Недобрый взгляд шефа гестапо приковал Старцева к креслу. Он понял, что Хабаровой Нагелю мало и поспешил подать, в общем-то и не новую, но полезную в таком случае мысль — вместо того, чтобы тратить время и безуспешно искать убийцу, взять какую-либо коммунистку, благо таких гестапо, видимо, знает, обвинить ее в убийстве Крюге, расстрелять и дело с концом. Зачем заложники? Зачем ненужное озлобление бельгийцев? Ведь еще не известно, к чему приведет уничтожение заложников? Это был второй вариант ответа, которым Старцев рассчитывал отвести от себя недовольство и гнев Нагеля.

— Должно быть, господин штурмбанфюрер, — осторожно начал он, — убийство майора Крюге совершила коммунистка. Я эту публику знаю. Десятками вешал их на фонарных столбах в России.

Однако на лице Нагеля не дрогнул ни один мускул. Одолеваемый раздражением, он не придал значения словам Старцева, казавшимся ему бездельником, на котором можно было излить всю свою злобу, отвести душу.

— Вижу, вы напрасно наш хлеб едите, — бросил он жестко Старцеву, побагровев в лице.

Старцев вздрогнул, как от неожиданного и непостижимо сильного удара. Фигура его, гордо и независимо покоившаяся в кресле, сникла, узкие плечи опустились и весь он стал каким-то беззащитным, жалким. Оскорбление для него было таким неожиданным и так поразило его, что он на какое-то время растерялся и сидел неподвижно, низко опустив голову. Но вот он выпрямился, обретя прежний независимый вид, бесстрашно посмотрел в недобрые глаза Нагеля.

— Господин штурмбанфюрер, — сказал сдержанно, понимая, что и это унижение должен выдержать, ибо такова судьба эмигранта — бьют тебя по одной щеке, подставляй другую, — Я всегда помню ваше благодеяние и стараюсь оправдывать его, но мне… — замялся, подбирая слова, чтобы не обидеть шефа, — дворянину и генералу, весьма прискорбно слушать унизительное обращение. Я позволю себе просить вас…

Но Нагелем владело такое возбуждение, что упреки Старцева воспринять он не мог.

— Говорите, коммунистов в России на фонарных столбах вешали? — спросил он с каким-то скрытым смыслом, который Старцев сначала разгадать не смог.

— Десятками, господин барон.

— Ну, и как? Приятное зрелище? — с плохо скрываемой иронией прозвучал вопрос Нагеля.

— Не сказал бы, но смотреть можно, — насторожился Старцев. От предчувствия чего-то недоброго у него неприятно засосало под ложечкой.

— А сами не пробовали?

— Что? — побледнел Старцев.

— Висеть не пробовали, спрашиваю?

— Как видите, не приходилось, господин штурмбанфюрер.

— Совершенно верно, — поднялся Нагель из-за стола и тот час с кресла подскочил Старцев, — Если вы не найдете убийцу, то вполне возможно, придется вам попробовать.

В одно мгновение на душе Старцева стало тоскливо и голосом, будто перетянутым петлей, он пообещал:

— Я постараюсь, господин начальник. Дайте срок, мы еще повесим на фонарном столбе коммунистку, которая убила Крюге.

— Кого-то повесим, — ответил ему Нагель, — Вы свободны. Усилием воли Старцев заставил себя медленно повернуться и мелкими, заплетающимися шагами пойти к выходу.

* * *

Плен. Что может быть унизительнее положения пленника? Так часто думала королева бельгийцев Елизавета, коротая томительно однообразные дни «почетного плена» в замке Лакен и не находила ответа, ибо положение узника сравнить было не с чем. Гитлер проявил великодушие, оставив Леопольду и ей королевскую резиденцию — замок Лакен, но приказал при этом взять его под охрану, и у въезда в замок круглосуточно стоял караул из войск СС. Ей был разрешен выезд в Брюссель, но только в сопровождении охраны. «Когда-то был эскорт, теперь конвой», — горько подшучивала она над собой. Ей дозволено было принимать нужных лиц, но круг их был ограничен, да и тех немногих, кому разрешалось переступить порог замка, предварительно проверяла служба безопасности гестапо. Она могла пользоваться телефоном, но хорошо знала, что разговоры контролируются. Ей предоставлялось право переписки, но корреспонденция просматривалась и часто не попадала адресатам. И только мысли ее находились еще вне контроля лишь потому, что фашисты не придумали, каким образом это делать. Оставаясь в одиночестве, она углублялась в тяжелые размышления о судьбе Бельгии, бельгийского народа, но во мраке нацизма, плотно окутавшим ее страну, просвета не находила и от этого еще больше кручинилась.

Сообщение о поражении фашистских войск под Москвой и убийстве на площади Порт де Намюр вывело ее из состояния безнадежности. В победе Красной Армии она увидела тот проблеск освобождения Бельгии и всей Европы от фашизма, который ждала с первых дней вторжения гитлеровского вермахта в Россию, надеясь, что там, на Востоке, ему сломают хребет.

Ей вспомнился парад Красной Армии на Красной площади в Москве седьмого ноября, который показался ей чем-то из области древней мифологии. Даже, обращаясь к услугам самой буйной фантазии, она не могла представить его себе в городе, у стен которого истекала кровью армия защитников, и то восторгалась им, видя в нем проявление непобедимости русского духа, то, поддаваясь сомнению, с горечью расценивала его, как агонию обреченных, которые, презирая смерть, парадным маршем идут в последнее сражение. Да, у нее, как и у многих европейцев, были основания в одинаковой мере восторгаться и сомневаться в истинных целях парада — фашизм тогда не знал поражений, его армии стояли у стен Москвы, а гитлеровская пропаганда с упрямством маньяков ежечасно твердила об окончательной победе на Востоке, над большевистской Россией. И лишь несколько позже дошедшая до европейцев речь Сталина на этом параде внесла в их умы успокоение, надежду на освобождение.

Со смешанным чувством удовлетворения и тревоги восприняла Елизавета сообщение об убийстве на площади Порт де Намюр. И чем больше вдумывалась в этот отчаянной смелости акт, тем больше утверждалась в мысли, что неизвестный патриот Бельгии своим дерзновенным поступком открыто и смело бросил вызов в лицо фашистам, подал пример бельгийцам. И то, что эти два события в жизни России: и Бельгии, несоизмеримых по своей масштабности, но служивших одной цели, совпали во времени, было не случайным явлением — пример России вдохновлял бельгийцев.

Секретарь доложила о прибытии учителя русского языка доктора Деклера. Глаза Елизаветы приветливо засветились, и она устремила теплый взгляд в сторону двери, из которой должен был появиться Деклер.

Прочная дружба связывала ее с этим до удивления скромным, спокойным и располагающим к себе человеком. Познакомились они накануне войны в университете на одном из вечеров, посвященном мировой литературе. Выступали многие. Читали стихи классиков разных стран в переводе и подлиннике. Елизавета по достоинству ценила каждого выступающего, восторгаясь удачным выбором стихов, великолепным искусством перевода и, пожалуй, среди участников вечера не смогла бы выделить наиболее достойного, если бы не выступил Деклер. Он читал стихи Пушкина, Лермонтова в собственном переводе, а затем прочел два стихотворения на русском языке с такой ошеломляющей выразительностью и доходчивостью, что она без перевода, каким-то внутренним чутьем, поняла их содержание и отдала ему пальму первенства. Вскоре Деклер стал частым гостем замка Лакен, а Елизавета изъявила желание изучить русский язык.

Ее приближенные расценили это, как очередную прихоть, но после оккупации Бельгии она увидела в своем увлечении русским языком иной смысл. Елизавета смотрела дальше своих советников и короля Леопольда. Многолетний жизненный опыт, умение правильно оценить расстановку враждующих сил в Европе и на мировой арене привели ее к выводу, что фашизм будет разбит Советским Союзом, и она продолжала упорно изучать русский язык, готовясь с победителем над фашизмом разговаривать на его родном языке.

— Здравствуйте, ваше величество, — приветствовал Елизавету Деклер, войдя в кабинет.

— Здравствуйте, мой учитель, — ответила она, как всегда тепло, но в отличие от заведенного ранее порядка пригласила его не к столу, приготовленному для занятий, а показала место на тахте, и это несколько озадачило Деклера.

— Туда, — показала рукой на стол для занятий, — мы сядем несколько позже. — Лицо ее озарила слабая улыбка и она с долей иронии спросила: — Надеюсь, вы разрешите своей ученице сегодня отступить от регламента?

— О, да, ваше величество. Как вам будет угодно, — поторопился согласиться Деклер, занимая указанное ему место на тахте.