* * *
Дробязгин смаковал подробности своего подвига, и получалось, что если бы не он, то генерал с приспешниками точно скрылись бы в болоте.
Двое разведчиков полегли от передового дозора, который вынуждены были пропустить мимо себя. Темнота, неразбериха – что угодно могло случиться. А Херцог тупо обделался после взрыва и сразу задрал лапки в гору. Понятное дело, в представлении на награды всё распишут как надо – тяжелый бой с превосходящими силами и прочее, что полагается. Мне не жалко. Пусть ребята получат свои ордена. В конце концов, у нас генералов в плен не каждый день берут.
Но что делать со сведениями о «Доре»? Хорошо бы разбомбить там всё, чтобы места живого не осталось. Вот только погода нелетная. Висят, как пишут в романах, свинцовые тучи. Как они там назывались? Не помню уже, в записной книжке есть. Так что с авиацией швах. А немцы могут уже грузить всё для эвакуации. Мало того что линия фронта рядышком совсем, так еще и генерал не попадет куда надо. Даже если никто не дойдет, а Нижинский гарантировал, что немцы все на месте остались и кормят столь любимых Ваней Дробязгиным пиявок, то уже к утру будет ясно – возможна утечка.
Чует моя внутренняя сигнализация, что действовать надо быстро. Вот прямо сей момент, без проволочек. Был бы я в партизанах, всё решилось бы просто: построил бойцов, наметил цели, вперед разведку отправил, и ты уже на боевой операции. А тут, соверши я такое… Можно и пулю поймать лбом за оставление позиций без приказа и прочие грехи. Сиди и думай, Петя.
Рядом со мной сел Нижинский. Тоже свежим воздухом подышать вышел.
– Проверил? – спросил я.
– Да, держится первоначальной версии. Если и врет, то слишком тонко. Думать, что немцы пожертвовали целым генералом, чтобы обмануть нас с пушкой… Я бы в такое не поверил.
– Под Киевом мы уже с этой «фрау Дорой» встречались, – сказал я. – Тогда тоже… не очень верилось.
– И что там сделали?
– Собрали ударную группу, снарядили минометами и отправили. Подошли на расстояние уверенного накрытия и постреляли. «Дора» после этого молчала, вроде как в ремонт повезли.
– Большой отряд был? – наседал майор.
– Знаю, о чем ты думаешь, – ответил я. – Но без приказа – не могу.
– Так пойдем, что сидим? Надо срочно сообщать! – разведчик вскочил на ноги.
* * *
Со связью у нас всё было хорошо. А вот без нее, соответственно, хреново. Уж не знаю, из чего там собирал свой прибор наш Маркони, но до Викторова мы достучались. С учетом режима повышенной секретности, нам поначалу с трудом удалось сообщить о знатном «языке», а потом – и о необходимости быстрой войсковой операции с возможным стратегическим значением.
И получил я четкий и недвузначный приказ – ждите, скоро всё решим. Наверное, в штабе надумали гонца послать, разобраться на месте. Не командарма и даже не начштаба, но кого-нибудь, способного самостоятельно решить, что делать и каким образом. Это я люблю. Вот прямо душа радуется, когда рядом находится некто решительный и смелый, который на себя ответственность возьмет. А что мне от такого награды достойной не обломится, так я не жадный. У меня этого добра и так столько, что надо мундир на левой стороне груди укреплять, а то скоро порвется под тяжестью.
Сорок две минуты понадобилось полковнику Стойкину, чтобы примчаться к нам в сопровождении кучки нужных для работы людей – связиста, особиста, разведчика и еще кого-то, четвертым втиснувшегося на заднее сиденье «эмки». Рекорд, вне всяких сомнений. И лучший способ от перехвата данных противником.
Какую должность этот Стойкин в штабе занимал – не знаю. Но, наверное, большую и значимую, потому что разобрался в ситуации практически мгновенно. На Курта Херцога он только глянул мельком, будто эти постоянно попадавшиеся пленные генералы его уже порядком утомили. Да и на что там смотреть? Напыщенный индюк в грязном мундире. А вот ситуацию с пушкой продумывал долго. Двигая тупым кончиком карандаша по немецкой трофейной пятисотметровке, он прикидывал маршрут движения нашего отряда, наверное, мысленно представляя обстановку на штабной карте. Колдовал, короче. Мы с Нижинским только смотрели на все эти зигзаги, сопровождаемые невнятным бормотанием и хмыканьем.
Потом последовал сеанс связи с высоким начальством, постановка задачи исполнителям и выдвижение сборного отряда вперед. Возглавил банду, состоящую из неполного взвода саперов, отделения минометчиков, вооруженных аж двумя ротными пятидесятимиллиметровками, и пяти разведчиков, Нижинский. А про меня было отдельное замечание – никуда не пускать. То есть мне сидеть на месте и не высовываться. И чтобы не было сомнений – повторили это дважды.
Чует мое сердце, скоро тут от любимого мною начальства не протолкнуться будет. Мало им было батальона немцев, о чем непременно должен рассказать товарищ Левитан вместе с напарницей Высоцкой, так теперь там же и те же генерала захватили. За таким и кинохронику ждать можно, будут унижать Херцога всеми доступными способами. А как же, наш народ должен знать о своих победах.
А я, коль скоро выдалась свободная минутка, решил немного подремать. А пришлые ребята пусть занимаются… Всё равно я изменить уже ничего не смогу.
* * *
А утром приехал Викторов. Тоже не сам. Командарму одному разве что в сортир положено, да и то, если подумать, не всегда. Так что народу прибыло – и вооруженное сопровождение, и адъютант, связисты, опять же, особисты. И фронтовая кинохроника, возглавляемая, конечно, членом Военного совета Холостовым. Бригадный комиссар жизнерадостно ускорял полусонных киношников. Уж из каких коек этих деятелей вытащили так срочно – не знаю. Но пришлось уступить этим гаврикам, пока они заставляли окружающих позировать и так, и сяк, выстраиваясь каждый раз в новом порядке. Даже меня привлекли, правда, узнать на экране смогут те, кто хорошо знает, как я выгляжу со спины.
А так как из всех участников секретной операции на месте оказались только Дудник и Дробязгин, то их улыбающиеся лица скоро будут известны всем посетителям кинотеатров. Это в случае, если хронику запустят в народ. Хотя я препятствий не вижу.
Мы с Викторовым эту бестолковую суету быстро покинули и пошли ко мне в блиндаж. Иван Михайлович сел за стол, оперся спиной о стену и замер, прикрыв глаза. Такое впечатление, что с момента нашей последней встречи он, если и спал, то очень немного и сильно давно. Лицо у него было сероватого оттенка, а черные круги под глазами создавали впечатление, что совсем недавно он с кем-то крепко выяснял отношения.
Кстати, несмотря на должность командарма, хоть и с приставкой и. о., Викторов остается до сих пор полковником. Очень смешно получается – звания у нас одинаковые, а должности… считай, полк, дивизия… на три ступеньки выше он. Да я не в обиде. И с батальоном еле справляюсь, даже таким куцым, и потому только, что и служба знакомая, и задачи, в общем-то, не самые сложные. Тут любой бы потянул, кто хоть немного понимает, что делать надо.
– Петр Николаевич, будь добр, скажи, пусть чаю принесут, – не открывая глаз, попросил Викторов. Не приказал. Хотя мог бы.
– Может, и перекусить?
– Да, пожалуй.
Я выглянул наружу и позвал Дробязгина, который как раз нашел очередную порцию ушей, готовых послушать, как Ваня сокрушил неисчислимые полчища фашистов и в одиночку почти взял Рейхстаг.
Но ординарец задерживать с чаем не стал, притащил всё так скоро, что у меня даже закралось подозрение, что он такое предвидел, подготовил загодя, а сейчас просто достал из укромного местечка.
– В Москве херня какая-то творится, – вдруг сказал Викторов, отхлебнув из кружки. – Микояна, говорят, арестовали.
– Не слышал, – осторожно ответил я. За Викторовым я никаких поганок не знал, но на такие темы лучше ни с кем не разговаривать. И за меньшее схлопотать можно…
– Сын его, говорят, какой-то четвертый рейх сколотил, дети… всяких… Девчонку застрелили, прямо в центре Москвы… – Иван Михайлович помолчал, отломил кусочек серого хлеба, лежавшего на столе, поднес его ко рту и опустил руку, устало засопев.