Оставил я со спокойной душой всю эту свистопляску, да и отправил своих отдыхать. Всё равно углублять проходы и расширять траншеи раньше рассвета смысла нет. Кто бы сказал еще про белые ночи, но у меня тут есть армейское расписание, которое не предусматривает степень освещенности. Было бы и в самом деле надо… Да и немного обида за своих взяла – они старались, всю черновую работу сделали, а награды на грудь планируют повесить себе совсем иные лица. Может, я преувеличиваю что-то? Так не первый день в войсках, кого собираются отметить, у тех фамилии спрашивают. Я-то свое представление напишу, не забуду. И как сделать так, чтобы оно обошло этих борзописцев, тоже знаю, комфронта не на параде раз в жизни видел, и мнение мое он в этом случае игнорировать не будет.
* * *
– Петр Николаевич! Товарищ полковник! – услышал я, когда уже отходить начал тихо, не прощаясь ни с кем.
Обернулся. Ну, особый отдел про меня не забывает. Капитан Великанов, который всеми этими товарищами заведует. И что он, претензии предъявлять собрался? Так особист мне не начальник, я перед ним отчет держать не должен. Немцев привел, сами разбирайтесь.
– Слушаю, товарищ капитан госбезопасности, – ответил я.
– Да что вы, товарищ полковник? – будто даже немного обиделся он. Ага, я почти поверил, твой же коллега совсем недавно лучшим другом назывался. Вот и у этого лицо такое простое, взгляд открытый, вот честно, попросит пятерку – одолжу и даже спрашивать не буду, когда вернет. – У меня просьба. Личная, если хотите. Вы же немецкий знаете?
– Немного есть, – осторожно ответил я.
– Да у нас переводчиков двое всего, представляете? Не поможете на фильтрации? Хотя бы раненых обойти. Просто записать, из каких подразделений, где дислоцировались, командир, это вот? Пожалуйста.
– Хорошо. Ваш будет кто?
– Да некого, – развел руками Великанов. – Сами понимаете, время такое.
– Сделаем, Николай Сергеевич. Кстати, лейтенант Великанов из особого отдела четвертой армии – не родня вам?
– Никогда не слышал. А что, есть такой? Фамилия у меня не самая распространенная.
– Был. Погиб недавно при обстреле колонны.
– Ну да, ну да, – покивал особист, даже не пытаясь изобразить скорбь. – Я пойду, извините. А ваших не забудем, Петр Николаевич. Пусть мне кто-нибудь списочек составит, кто, что, я в представление впишу.
Ага, как помощь от меня понадобилась, и про списочек вспомнил. Вот же… нет у меня для них слов хороших, одни плохие остались.
* * *
Большинство были легкоранеными. Ну да, кто же еще попрет в последний бой? Но кто-то затяжелел, и потому нескольких таких немцы тащили на носилках. Но помирать не бросили, молодцы. Правда, кто и когда их у нас лечить будет, не знаю. Не моя забота, и то хорошо.
Дробязгин далеко убежать не успел и теперь терпеливо работал писарем. Для этого дела я даже снял и отдал ему свой планшет, откуда достал и бумагу с карандашом. А что поделаешь? Писчебумажного магазина рядом не нашлось.
Занятие, конечно, было нудным и немного бестолковым. Один черт, их всех перемешают, и тогда станет неважно, кого где ранили и как звали командира. Да и к завтрашнему вечеру все сведения просто устареют, и толку от них будет чуть. Вернее, даже сегодня.
Так что мы сидели, немцы из одной кучки подходили, отвечали на вопросы и шли к другой кучке. Всё чинно и благородно, что подкреплялось конвоем, торчащим чуть поодаль, но всё же на виду.
В итоге осталось пять человек носилочных. И мы с ординарцем пошли к ним. Двое и вовсе разговаривать не стали, потому что лежали уже в беспамятстве. А трое – так себе. Один и вовсе контуженый какой-то, его всё тошнило, и он мучился от головокружения и головной боли, о чем не очень внятно сообщал окружающим. А так как блевать ему было нечем, то я и счел болезного неопасным. И оставил напоследок. Будет он делу венец.
Впрочем, всю правду о себе он сообщил. Писарь из пятьсот шестого полка двести девяносто первой дивизии, ефрейтор Отто Шварце. Похоже, все у них там были пруссаки, и этот тоже тянул звук «У», будто находил в этом особое удовольствие. Первым делом бумагомарака затребовал воды, а то у него во рту пересохло. Я перевел просьбу ординарцу, и тот с явной неохотой дал немчику попить из своей фляги, при этом стараясь не касаться горлышком губ пленного. И тут на нас посыпались ценные разведданные. Вернее, на меня, потому что Ваня по-немецки понимал три с половиной слова. Комдив Курт Херцог, генерал от артиллерии, покидает эти негостеприимные места сегодня вечерком. Намечен вывод в районе деревни Дрожки. Есть хоть такая, интересно? А то контузия в смеси с прусским акцентом и умением выговаривать местные названия могут привести желающих встретиться с настоящим генералом в Архангельскую область. Или в Узбекистан.
Следующий глоток воды – простой, набранной в ручейке, слегка мутноватой от торфа, фонтан ценных сведений только усилил. Мне Отто рассказал и о точном месте встречи, и об источнике – земляке писарчука, родом из тех же Мазурских болот. Что-то пытался про любимую жену вставить или еще какую родню, но это уже совсем невнятно и малопонятно. Жаль, конечно, дружок нашего соловья погиб при артобстреле, а Шварце вот только контузило.
Что из всех этих песен было правдой, а что враньем – не скажет никто. Немец мог всё придумать в надежде на послабление, неправильно прочитать приказ на столе у приятеля, история могла быть частью игры разведчиков… Кто знает? Мне такая информация без разницы. Я не разведка и не штабист. Мы вчера мины укладывали, сегодня назад достаем. А всякими генералами пусть другие занимаются.
Неподалеку кто-то икнул, не то со страха, не то с голодухи. И я вспомнил детский стишок про Федота, которому все передают неинтересную штуку. Сейчас мы такого найдем. Пусть у него голова болит.
* * *
Разведчиков представлял майор Нижинский. И занят он был по самое некуда. Вот по маковку, и еще три пальца сверху. Это он мне обрисовал обстановку. А потому выделил мне буквально один перекур. Наверное, я должен был гордиться оказанной мне честью, но пока не получилось. Потом еще раз попробую. Новость о генерале гордый поляк воспринял ожидаемо. То есть сказал, что за время службы и не такие сказки слышал. И если каждой верить, то разведотдел должен иметь штат пару дивизий на одну армию.
И мне посоветовал забыть. Может, будет комдив в Дрожках, кто знает? Но скорее всего – нет. Даже если приказ, или что там усмотрел немчик, был, его могли переиграть. Но на карту разведчик глянул. До искомой деревни всего ничего – километров десять, если ты умеешь передвигаться по поверхности болот. Нижинский, кстати, глядя на карту, хмыкнул, что если это правда, то место выбрано замечательно, он и сам бы так сделал.
– А что, пойдемте, поспрашиваем вашего писаря, – вдруг решил майор, затягиваясь последними нескуренными миллиметрами своей папиросы. – Может, еще чего расскажет?
Шварце должен бы гордиться, что такой занятой человек, как пан Нижинский, уделил ему свое драгоценное время. Но оказался очень неблагодарным. Нахлебавшись воды, пруссак решил еще немного поблевать, восстановить навык. Жаль, перевернуть его было некому, и писарь просто захлебнулся. Может, ему и лучше, в плену с лечением контузий не очень хорошо пока организовано. Поэтому что-то рассказать Отто мог только апостолу Петру. А не нам. Нижинский расстроился. Я так думаю, он просто вспомнил, что за генерала, особенно живого, можно получить награду и повышение. За мертвого тоже, но чуть поменьше.
Похоже, мысли о плененном или хотя бы погребенном вражеском военачальнике майора захватили. На лице у него отражалась борьба чувств и мыслей. Ну да, проведи он такую операцию – кум королю и сват министру, проколись – выше майора еще долго не прыгнешь, а каждый начальник не забудет пошпынять тем самым случаем, когда товарищ сел в лужу.
– А могли бы вы еще раз повторить, что он говорил, – уже без шляхетского гонору попросил Нижинский.