Уже став старше, я окончательно осознала, насколько сложно маме было справляться со всем этим, чтобы обеспечить меня, чтобы наша жизнь была достойной. Возможно, это было последним камнем, убившим её здоровье.
И теперь я должна была сделать всё, чтобы помочь ей восстановиться.
Мы довольно быстро дошли до больничного корпуса. Я знала, что маму очень трудно сдерживать, когда она твердо вознамерилась что-то сделать, а сейчас она пусть несколько неосознанно, но со своим привычным упрямством рвалась в бой, надеясь на то, что собственной активностью сможет поскорее выбраться из пучины болезни и вкусить жизнь. Правда, её боевое настроение несколько подупало, стоило нам только оказаться внутри и вдохнуть немного неприятный, затхлый больничный воздух, как всегда наполненный запахами лекарств и медицинского спирта, а ещё хлорки, которой тут продолжали мыть полы. Мне казалось, что даже если весь мир перевернется, в этой больнице всё будет точно так же, как и прежде — немного ленивый медперсонал, врачи, готовые тратить огромное количество времени на больных и даже не думающие о вознаграждении, и дух СССР, очевидно, неискоренимый — даже спустия почти тридцать лет больница "радовала" старым оборудованием и мебелью. Разумеется, постепенно всё обновлялось, но не настолько быстро, насколько бы мне хотелось.
Мама выглядела немного растерянной, как будто могла заблудиться в здании, в котором провела последние полтора года. Она растерянно осмотрелась, оглянулась на вход, и я, ободряюще сжав её руку, уверенно повела маму к нужному кабинету. Мне этот путь был знаком, я наизусть выучила его, когда приходила к Анатолию Игоревичу сразу, а не преодолевая дорогу к ординаторской от маминой палаты.
За полтора месяца практически ничего не изменилось. Санитарка, Варвара Максимовна, улыбнулась мне всё так же приветливо, как и прежде, я ответила тем же, зная, что на самом деле она меня недолюбливает — считает заносчивой фифой, у которой есть всё, в том числе деньги на лечение матери. У Варвары Максимовны их нет, и дочь её, старше меня лет на десять, никогда не может позволить себе такие вещи, которые заставлял покупать мой отец…
Для таких, как Варвара Максимовна — нормальных, простых людей, не отравленных этим "высшим" обществом, — я была изгоем, сколько бы ни пыталась показать, что нас на самом деле почти ничего не разделяет. Да и сейчас, хотя я уже избавилась от всего раздражавшего меня в собственном образе, она никак не могла смириться: я-то нашла деньги на лечение мамы, а кто-то другой не смог этого сделать.
Впрочем, отмести мысли об этой женщине было очень просто. Я всегда ставила в приоритет жизнь мамы, а не мнение посторонних людей о нашей семье. Потому, нацепив на лицо знакомую приветливую улыбку, поздоровалась, прошла мимо и была готова к раздраженному шепотку за спиной. Всё же, слишком часто я посещала больницу, чтобы сейчас так быстро всё закончилось.
Знакомый звук — стук в дверь, — и короткий ответ "войдите" от Анатолия Игоревича больше не звучал для меня так траурно, как прежде. Я открыла дверь и посторонилась, пропуская вперед маму, и краем глаза успела заметить, как расплылся в улыбке врач, вскакивая со своего места.
— Добрый день. Станислава, Алевтина, — Анатолий Игоревич указал на стулья. — Присаживайтесь, — от махнул медсестре, — Лена, время ставить капельницы, и в седьмой палате…
— Я понадоблюсь? — деловито уточнила женщина.
— В ближайшие полчаса, думаю, я справлюсь сам, — покачал головой мужчина, и Елена, коротко кивнув, подхватила стопку медицинских карт и быстрым шагом вышла из кабинета. Анатолий Игоревич, вероятно, только-только закончил прием, чаще всего его можно было застать в ординаторской, либо здесь, но для того ещё предстояло отстоять очередь — как и к всякому хорошему специалисту, который ещё и выкраивал время для приема больных.
Я усадила маму на стул и застыла у неё за спиной, наверное, напоминая мрачное изваяние. Улыбка, всё так же остававшаяся на моем лице, я знала, не способна обмануть ни маму — но она, к счастью, на меня не смотрела, — ни Анатолия Игоревича, впрочем, сейчас обращавшего внимание больше на пациентку, чем на её сопровождающую.
Мне было душно. Никогда прежде не замечала, что в больнице настолько затхлый воздух. Впрочем, сейчас было очень жарко на улице, и я понимала, что не стоит ждать благодатной прохлады в здании. Правда, автомобиль роботизированным голосом сообщал всего про двадцать семь градусов по Цельсию, но мне казалось, что там все сорок, и сердце так гулко колотилось в груди, словно стремилось немедленно подтвердить все мои предположения, и чем страшнее, тем лучше.
Мама вроде бы чувствовала себя неплохо, и это сейчас самое главное. А то для неё любые климатические изменения могут закончиться очень плохо.
— Как чувствуете себя? После перелета нет дискомфорта? — Анатолий Игоревич серьёзно взглянул на мою маму. — Немецкие коллеги, конечно, утверждают, что вы готовы порхать, как птичка.
— Так и есть, — утвердительно кивнула Алевтина, кажется, собирающаяся уже после приема у врача броситься искать себе работу.
— Но я думаю, мы всё-таки постараемся поберечься, — немного виновато улыбнулся мужчина. — В таком деле лучше перестраховаться.
— Вот и я так считаю, — вклинилась я, опуская ладони маме на плечи. — Доктор Клаус передал документы, — я добыла из сумки нужную папку и передала её Анатолию Игоревичу. — Там на английском, но, если нужно.
Я хотела предложить свои услуги по переводу — всё же, мой английский был гораздо лучше, чем мой же немецкий, — но мама уже успела произнести:
— Я переведу, что будет нужно.
Анатолий Игоревич расплылся в улыбке, совершенно не врачебной. Он вообще, как мне вдруг показалось, смотрел на маму не просто как врач, а ещё и как мужчина, оценивший её женскую привлекательность. Я ни с того ни с сего вспомнила о том, что он был свободен — как, собственно говоря, и моя мать.
Мама же и вправду расцвела с момента операции. Сначала она, конечно, была бледной и истощенной, но со временем поправилась, набрала вес, перестав напоминать живой скелет, и её красота вернулась почти в полной мере. Конечно, она всё ещё быстро уставала, но это ведь только первый шаг! Я могла себе представить, как будет выглядеть мама через два месяца, если мы продолжим в том же духе.
Врач, наконец-то отведя взгляд от Алевтины, уткнулся носом в документы. Несколько раз он тянулся к мобильному, очевидно, чтобы перевести то или иное слово, но, вспоминая о том, что у него есть помощница, обращался к матери. Я даже не заметила, когда мама успела придвинуть стул чуть ближе к столу и вместе с Анатолием Игоревичем рассматривала документы, переводя те или иные термины. Наклоняясь друг к другу, они иногда случайно соприкасались лбами и, спешно отклоняясь, улыбались. Я не могла избавиться от ощущения, что наблюдаю за влюбленными, которые пока что из-за стеснения не способны дать волю собственным чувствам, но, возможно, вот-вот позволят себе маленькое послабление и будут улыбаться уже не украдкой.
Я тяжело вздохнула и в очередной раз отметила, что здесь до ужаса душно. Ещё и сердце почему-то предательски закололо, захотелось поскорее выйти на улицу — может быть, там будет лучше? Я сделала шаг вперед и судорожно уцепилась пальцами в спинку маминого стула, надеясь на то, что этого никто не заметит, и тряхнула головой, пытаясь отвлечься.
Сделала только хуже, потому что теперь ещё и перед глазами всё поплыло и запрыгало, а ком в горле никуда не исчез. Я закусила губу, шумно втянула носом воздух и, решившись, предложила:
— Я подожду снаружи? Не буду вам мешать.
— Ты нам не мешаешь, — мама обернулась, явно чувствуя себя виноватой. — Стася, всё в порядке?
Наверное, я выглядела сейчас не лучшим образом. Но зеркала в кабинете не было, да и отражение своё в окне я увидеть не могла, потому только предполагала.
— Нет, всё хорошо, — выдавила я из себя вынужденную улыбку. — Тут просто немного душно. Я подожду в коридоре, ладно?