Я помнила, с каким волнением ждала первых результатов анализов после операции, замирала возле маминой постели, ожидая её пробуждения, и самого первого, и всех последующих. Это было очень, очень больно, и мое сердце замирало, когда я видела на мониторах показатели, отклоняющиеся от привычных, но мы медленно, но верно шли на поправку. За окнами больницы ярко горело лето, готовясь перетечь в не менее жизнерадостную осень. Я не беспокоилась о времени; в университете договорилась об оформлении академического отпуска, знала только, что надо будет предъявить необходимые документы. Мне ведь надо ухаживать за мамой, работать.
Я знала, что вернусь, только позже, когда всё окончательно наладится.
Тем не менее, возвращаться в страну было непривычно. Я настолько привыкла к порядку немецкой больницы, что улицы, переполненные людьми, казались мне самым настоящим чудом. Я ехала осторожно, будто забыла, как на самом деле надо управлять машиной, осторожно всматривалась в каждый дорожный знак, чтобы случайно ничего не нарушить. Мама сидела рядом и тоже, казалось, пыталась впитать в себя реальный мир. Правда, она не боялась аварии, доверяла мне, но зато впервые за долгое время видела такое количество людей.
— Так непривычно, — поделилась она. — Я как будто в летаргическом сне два последних года провела. Даже не представляю себе, как оно будет — прийти домой.
— Сначала тебе надо будет провести несколько дней в больнице, — возразила я. — Только потом — домой. Анатолий Игоревич должен проконтролировать, как ты будешь восстанавливаться после переезда, это не настолько легкая процедура. И так понятия не имею, как он разрешил нам добраться до больницы самостоятельно.
— Я отлично себя чувствую, — улыбнулась мама. — Ведь я сама уже спокойно хожу. И сердце совершенно не болит. Ты перестраховываешься, Стася.
— Просто стараюсь сохранять здравомыслие.
— Ну ведь я не маленький ребенок! — мама, конечно, спорила не всерьез, скорее для того, чтобы немного разрядить атмосферу. — А этот молодой человек, который привез машину, он тебе кто?
Я закатила глаза, с трудом сдерживая досадливый взгляд.
— Просто знакомый.
— Просто знакомый? — уточнила мама. — Просто знакомые не привозят авто. Которое, к тому же, прежде принадлежало твоему отцу.
— Это уже полтора месяца не так, — возразила я. — Мне всё равно было некуда деть машину. Не стоять же ей на улице полтора месяца. Потому я попросила Алекса за нею присмотреть. Не более того. Возможно, он пользовался ею это время, не знаю. Я разрешила.
Машина нисколечко не изменилась с того момента, как я вручила Вольному ключи. Я и нашла-то его чудом — через соцсети, подбирала имена, пока наконец-то не натолкнулась на поддельную страничку, фэйк, с которой улыбалась его фотография. Алекс ответил довольно быстро и согласился помочь, а потом, пока мы с мамой были в Германии, периодически писал, интересовался, как мама себя чувствует, рассказывал мне последние новости — но только те, о которых я спрашивала. На самом деле, я так и не смогла притвориться на все сто процентов равнодушной, сделать вид, будто мне наплевать на то, что там у папеньки.
Алекс говорил, мой отец пытался вернуть себе имущество. Даже нашел адвоката, который, впрочем, послал его уже через несколько дней работы — потому что понял, дело бессмысленное, выиграть его всё равно не получится. С Викки и Олегом Вольный не контактировал, а я боялась спросить, вместе они или нет. Алекс предусмотрительно не упоминал об этом, а может, ему на самом деле было наплевать на них. Они-то ему чужие.
Собственно, я тоже. Но, как смеялся Вольный, ему нравилось моё упорство.
— Он привлекательный мужчина, — отметила мама. — Даже очень.
О да. Я заметила. Пока Алекс встречал нас, наверное, половина аэропорта едва шеи не скрутила. Он, собственно, даже довез нас до города, а потом отдал мне ключи и, попрощавшись, опять куда-то убежал. Должно быть, по делам, но я не спрашивала. Алекс терпеть не мог распространяться о том, насколько успешно проходят его игры и что происходит в его жизни. Кажется, он даже стеснялся своего вида деятельности. Или просто понимал, что такого человека, как моя мама, подобные откровения могут попросту испугать.
А волноваться ей нельзя.
В любом случае, принять Алекса за непривлекательного было невозможно. Хоть сейчас он и напрочь избавился от любого пафоса в своем внешнем виде и казался обычным человеком, всё равно притягивал к себе взгляды. Мама обратила на него внимание, само собой, чисто теоретически, но, кажется, была готовить мой выбор.
Одна беда — у нас с Алексом не было и быть не могло никаких отношений. Хотя мы с ним были едва знакомы, я уже чувствовала, что слишком осторожна, чтобы влюбиться.
Влюбиться во второй раз.
Мне первого по горло хватило.
— Да, привлекательный, — усмехнулась я. — И он хороший человек. Но между нами ничего нет и быть не может.
Мама понимающе покачала головой. Она не спрашивала об Олеге, но прекрасно понимала: если он сейчас не рядом, значит, оставил меня. Неважно, какие для того были причины, одно понятно: напоминать о нем уж точно не стоит, если она не желает расстроить меня ещё сильнее и загнать в депрессию.
— Приехали, — нарушила становившуюся всё тяжелее тишину я, паркуя авто у больницы. — Не выходи из машины, подожди, я тебе помогу!
Я выскочила из авто, прекрасно зная, что мама сейчас будет рваться куда-то бежать, испробовать возможности своего уже излеченного тела. Реабилитация прошла успешно, но это был только самый первый шаг. Я знала, что ей пока что нельзя слишком активничать, надо беречь силы и не давать организму расходовать весь ресурс. Но мама, должно быть, впервые почувствовав возможность действительно жить полноценно, упорно забывала обо всех разумных ограничениях.
Я с нею не ругалась — понимала, что это, во-первых, бессмысленно, во-вторых, только сильнее её расстроит, просто мягко направляла, говорила, что надо бережнее относиться к собственному здоровью. Она вроде бы и слушалась, но потом вновь забывалась.
В Германии неусыпно бдели врачи и медперсонал. Теперь же рядом постоянно находилась я, и, кажется, мама начинала уставать от того, что практически никогда не оставалась одна. Но она не жаловалась, просто на несколько минут будто проваливалась в себя, смотрела в окно и таинственно улыбалась.
Я понимала, что это означает. Для неё операция была как будто вторым днем рождения. Она познавала мир, как маленький ребенок, который хотел увидеть всё, ко всему прикоснуться, насладиться жизнью сполна.
Ничего, ещё немного, и у неё будет такая возможность.
.. Как я и предполагала, мама открыла дверь сама и уже собиралась выскочить на улицу и привычно быстрым шагом направиться к корпусу больницы. Я подоспела как раз вовремя, чтобы взять её за руку, захлопнуть тяжелую дверцу некогда папиного автомобиля, по размерам периодически вызывающего у меня ассоциации с передвижным танком, и подставила плечо.
Мама оперлась о мою руку нехотя. Мы шли медленно, но зато уверенным и бодрым шагом, и она вдыхала воздух полной грудью, наслаждаясь тем, что может наконец — то воссоединиться с природой, с родным городом. На территории больницы было не так уж и шумно, и можно было даже расслышать пение птиц, а ещё — родную речь.
— Наконец-то, — вздохнула мама, — никакого немецкого. Я думала, не выдержу.
— Ты же знаешь немецкий.
— Это не отменяет то, что я терпеть его не могу, — закатила глаза она. — Ничего, постепенно вернусь к переводам, но буду выбирать другие языки. Какие угодно, но только не немецкий!
Когда-то мама работала профессиональным переводчиком в издательстве. Она знала большое количество языков, к тому же, работала достаточно быстро, потому ей платили хорошую стабильную зарплату. Но с каждым годом, когда болезнь напирала, маме становилось всё сложнее и сложнее трудиться в привычных объемах, прежние сроки становились для неё нереальными. Пропали куда-то ученики, которые приходили к нам домой в мои двенадцать-тринадцать-четырнадцать лет.