Читать интересную книгу Повелитель звуков - Фернандо де Без

Я остановился у решетки. Она была опущена. Дул сильный ветер, и листья кружились в безумном танце. До заката оставалось два часа. Я слез с козел, привязал лошадей, поднял решетку и проник за ограду. Пересек внутренний двор и оказался у главного корпуса. По пути мне не повстречалось ни единой живой души: казалось, вся школа вымерла. Я дошел до холла, где оставил меня когда-то отец, чтобы навсегда избавиться от своих страхов. Дверь была заперта. Я постучал, но мне никто не открыл. Очевидно, школа прекратила свое существование. Тогда я направился к церкви той самой тропой, по которой так часто бродили мы с Фридрихом.

Я явственно услышал шум в классах, голоса во внутреннем дворе, почти увидел, как выбегают из корпусов и выстраиваются в ровные ряды заспанные мальчики. Моя память воскресила дух дисциплины, царивший в стенах школы. Дисциплины, которая, казалось, будет вечной.

И вот я стоял перед церковью. Готический шпиль и цветные стекла витражей оставались на прежнем месте. Деревья разрослись так буйно, что почти полностью закрыли храм, кое-где по земле были разбросаны черепки, да со стен осыпалась от времени и сырости штукатурка. Следы запустения и разложения проявлялись здесь с небывалой прежде ясностью. Я поднял глаза на колокольню: на ней болтался облезший, источенный ржавчиной колокол. Кое-что в нем заставило меня насторожиться. Ну конечно! Колоколу вернули его язык. И я тут же вспомнил, как однажды пытался воскресить звон колокола в своем чреве. Теперь же все было иначе. Колокол вновь обрел голос. Он мог петь.

Я опустил глаза. Дверь церкви была распахнута. Я вошел внутрь. Там царил полумрак. Редкие лучи солнца, просачиваясь в храм сквозь толстое стекло витражей, рисовали на стенах ложные тени. Скамьи были покрыты слоем пыли. В моей памяти возникли звуки хора, бесконечные кантаты, величавое гудение органа, пассажи солистов, блестящие глаза детей, мечтавших однажды покорить своим пением весь мир…

Внезапно за спиной раздался надтреснутый голос:

— Ты опоздал, Людвиг, уже слишком поздно…

Это был господин директор.

Сказать, что он сильно постарел, — значит ничего не сказать. Время буквально иссушило его. У него почти не осталось волос, лицо его было изборождено глубокими морщинами. Я заметил, что уши его сгнили, а на пальцах не было ногтей, и, судя по его движениям, каждый шаг отдавался в нем страшной болью. Его появление всколыхнуло во мне смешанное чувство жалости и отвращения.

— Я ждал тебя, ждал с той самой минуты, когда ты покинул школу. И вот ты здесь, — сказал он, уставившись в пустоту. Глаза его были подернуты серой пеленой. Господин директор ослеп.

Он медленно приблизился ко мне, поднял руку и прошелся ладонью по моему лицу, желая воскресить в памяти образ, который ему уже никогда не суждено было увидеть.

— Следуй за мной.

Господин директор двигался в темноте с непринужденностью крота. Мы пересекли внутренний двор. Он все время шел впереди меня. Так мы добрались до павильона, где хранились снятые со стены изваяния. Павильон нисколько не изменился, разве что окна были покрыты густым слоем грязи, так что невозможно было разглядеть, что он скрывает внутри.

— Ты еще можешь видеть, я — уже нет.

И указал мне пальцем на стену за павильоном. Я обернулся и вздрогнул от неожиданности. Там стоял ангел! У него был рожок. Но он не поднес его ко рту, а держал на поясе. Лицо господина директора на мгновение озарила улыбка, в которой читалась и радость, и безграничная грусть.

— Это последний, — продолжал он, — последний из ангелов. Всего одна статуя… и мой хор был бы собран. Но я потерпел крах, Людвиг. Моим мечтам не суждено было сбыться. И в этом виноват ты. Я никогда, никогда не прощу тебя. Ты последний наследник Тристана, последний… Если бы я не был так глуп, если бы я не позволил тебе зачаровать меня своим голосом… этот ангел обрел бы вечное пристанище в павильоне, рядом с другими ангелами.

Господин директор упомянул о «наследнике Тристана». Несомненно, он знал о моем заклятии гораздо больше, чем я себе представлял. Наконец, мы вошли в беседку. Я вновь оказался в том месте, где было вырвано с корнем средоточие жизни стольких детей. Здесь навечно поселилось страдание. Повсюду стояли статуи, между ними почти не было просвета. На их чреслах болтались мошонки, почерневшие до неузнаваемости, они казались маленькими, прохудившимися мешочками. Господин директор трясущейся рукой дернул за один из них, тонкая нить оборвалась, и мешочек оказался в его ладони.

— Так дело не в кастратах… не так ли?

— Никто ничего не понял… Никто ничего не понял… Я оскоплял поющих мальчиков не ради того, чтобы сохранить их голоса в первозданной чистоте. Я хотел лишить их смертоносного семени, отделить их голоса от эликсира смерти. Только и всего… Я желал спасти мир от наследников Тристана, спасти их самих, отнять у убийц орудие убийства… — Он опустился на алтарь, на котором много лет назад лежал и я и на котором во мне пробудился звук любви. — На меня была возложена великая миссия, Людвиг… но я не оправдал надежд. Перед тобой последний истребитель наследников Тристана… Последний из касты учителей музыки. Я потерпел поражение, но совесть моя чиста. Восемнадцать лет я жил, просыпаясь по ночам от ужасной боли, чувствуя, как циркулируете моих венах черный яд. Мое тело было отравлено эфирным эликсиром любви. Но ты, Людвиг, ты даруешь мне вечный покой. Ты дашь мне отведать жидкого эликсира смерти. Я знал, что ты вернешься, я знал…

— О нет, господин директор, — возразил я, — вы ошиблись. Я никогда не дам вам отведать эликсира смерти. Вы, верно, выжили из ума? Вы решили, что я введу в ваше тело белый яд. Нет, вы будете гнить заживо, со своими ангелами!

С одного удара я обрушил несколько статуй. Изваяния разлетелись на тысячи кусков, чья-то каменная голова покатилась по полу.

Господин директор поднял лицо и уставился на меня немигающими слепыми глазами. Он не видел меня, но, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза. И в этом безумном взоре я прочел… нет, не ненависть — нечто несравненно худшее. Он глубоко вздохнул.

— Тогда… ты уйдешь без того, за чем пришел. Если ты здесь, то лишь потому, что эфирный эликсир вечной любви проник и в тебя. Я ведь слышал, как дрожит твой голос. Бог, которым ты был, спустился с небес на землю и превратился в обычного смертного… и сейчас ты желаешь снять с себя заклятие. Да, наследниц Изольды тоже не осталось…

Я молчал. В моей памяти колокольным звоном звучали слова старого волшебника Тюрштока: «Заклинание, способное снять заклятие Тристана, было известно лишь некоторым учителям музыки».

Я рванулся к господину директору и схватил его за горло. Я слышал, как хрустнули позвонки.

— Ну чего же ты ждешь, задуши меня, убей меня своими руками. Пусть я умру, так и не отведав эликсира смерти, — прохрипел старик, обдав меня гнилостным дыханием. — Но предупреждаю тебя… Вместе со мной умрет и твоя надежда на спасение. Ни один волшебник, ни один колдун, ни один алхимик… Я последний, Людвиг, последний хранитель тайны.

Изо рта у него пахло тлением, между обломками зубов торчал почерневший язык. Он поднял руку и поднес к моим глазам мошонку, которую мгновением раньше снял с ангела.

— Дай мне эликсир смерти. Пока ты будешь вводить его в меня, я расскажу тебе, как снять заклятие вечной любви, что живет в твоем теле.

Этот мерзкий, выживший из ума старик знал заклинание, способное спасти меня, спасти мою возлюбленную. Марианна! Марианна! Марианна! Перед моими глазами возникло ее лицо, плачущее, искаженное гримасой боли. Я представил Марианну старухой: редкие клочья волос на голове, пальцы с облезшими ногтями, сгнившие хрящи ушей, кости, истершиеся в труху. Совсем как у господина директора… Нет! Нет! Я не мог допустить, чтобы моя возлюбленная сгнила заживо. Я должен был спасти ее.

Дряхлый безумец по моему дыханию понял, что его просьба не останется безответной. Так оно и произошло.

Я спустил брюки, извлек на свет крайнюю плоть и приблизил ее к директору Высшей школы певческого мастерства. Этот акт не походил на прочие ужасные убийства, совершенные мной. В нем не было даже той расчетливости, с которой я умертвил проститутку в Мюнхене. Господин директор лег на алтарь, лицом вниз, и, стащив с себя одежду, начал говорить:

— Ты должен убедить свою Изольду. Ты должен убедить ее… О, Людвиг, не останавливайся… Ты же видишь, я выполняю свою часть договора… Начинай, или я буду молчать.

Я закрыл глаза, задержал дыхание и подавил в себе позыв к рвоте, и в этот миг ожили воспоминания той ночи, когда я достиг половой зрелости: ангелы заглядывали мне в глаза, громко смеялись, показывали мне отрезанные мошонки.

— …Ты должен убедить ее завершить ваш союз соитием…

Я вошел в него сзади и начал движения бедрами.