Читать интересную книгу Куколка (сборник) - Марсель Прево

– В самом деле, Зон, отыщи ему маленькую приятельницу, – сказал Житрак, – ты, право, сделаешь доброе дело.

– Такую же свеженькую, хорошенькую блондиночку, как ты сама.

– Блондинок нет у меня под рукой, – задумчиво промолвила Тереза, облокотившись на плечо Житрака. – Вот если вы хотите прелестную брюнеточку… Помнишь, Луи, маленькую девушку, которая открыла тебе дверь, когда ты во второй раз пришел к нашей хозяйке? С синими глазами и курчавой головой?

– Помню, – ответил Житрак. – Она презабавная. Но сколько же ей лет? Пятнадцать?

– Пятнадцать! Да она старше меня: ей уже почти восемнадцать. Только она ужасно маленькая. Но какой успех! На улице за ней бегают все мужчины.

– Черт возьми! – проворчал Бурдуа, чувствуя странное беспокойство.

– О, не тревожься, милый толстунчик! – фамильярно заметила Тереза. – Наша Куколка не бросится на шею первому встречному, – она практична. Ей нужно именно такого, так ты.

– Куколка?

– Ну да, мы в мастерской зовем ее Куколкой… она и вправду похожа на куколку. Я даже не знаю ее имени. Вечер оканчивался в увеселительном заведении, где угощение продолжалось. В антрактах между пошлыми песенками Бурдуа выражал настойчивое желание получить подробные сведения о Куколке, и Тереза охотно сообщала их.

– Отец у нее умер, когда она была подростком, мать на содержании. Не думаю, чтобы Куколке жилось у нее хорошо, но это не мешает ей быть всегда веселой. А как она сложена! Просто чудо! Вы уж разлакомились, папаша? Потерпите немножко: завтра я приведу вам ее к половине седьмого на улицу Шерш-Миди, угол улицы Баруйер…

Спектакль был окончен. Бурдуа в открытом экипаже провожал Терезу и своего друга на улицу Могадор, где остановился Житрак. Окончательно охмелев, он при прощанье давал влюбленным самые нескромные советы и напоминал Терезе ее обещание познакомить его с Куколкой. Тереза дала торжественную клятву. Он поцеловал ее, затем Житрака, и поехал домой. Войдя в свою квартиру, он вдруг почувствовал страшную усталость, быстро лег в постель и заснул тяжелым сном, тревожимый неприятными ощущениями в возмутившемся желудке.

И вот теперь Бурдуа с удивительной отчетливостью переживал все впечатления вчерашнего вечера. Ему было немного стыдно вспоминать кое-что из сказанного им; неприятно, что он позволил себе показать свое душевное волнение; но он, по-прежнему, с острой болью чувствовал зависть к счастью Житрака. Нежно сказанные циничные слова Терезы: «Вот увидишь!» – только подстрекали его. Чистое, почти благоговейное отношение к женщине, которое он с самой юности сознательно поддерживал в душе, было навсегда изгнано из его сердца. Прежде он признавал за женщиной известную чистоту нравов, уважение к самой себе, возвышавшее ее над мужчиной; он был в этом убежден, не доискиваясь оснований, – искренняя вера не нуждается в доказательствах. Со вчерашнего дня он утратил эту веру. Женщина, действительно, не лучше мужчины, и, пожалуй, прав Житрак, уверявший, что они даже хуже. Их предполагаемое нравственное превосходство, нравственная чистота – один обман.

– Какой я был дурак! Я вовсе не знал цены жизни! – твердил Бурдуа, стуча кулаком по ручке кресла. – И сколько я упустил удобных случаев!..

Ему вспомнилась молодая деревенская девушка, смотревшая за его хозяйством, когда он жил в городе Ман. Бойкая, аппетитная, она всегда оставалась в его квартире дольше, чем было необходимо, и он, тогда молодой чиновник, возвращаясь со службы, часто еще заставал ее. Он всячески старался избегать ее: Урсула – порядочная девушка, и с его стороны было бы подло совратить ее! Кроме того ведь он сам был тогда влюблен…

«Дурак! Идиот! – думал он теперь. – Зачем я все это упустил?»

Позже, переведенный на службу в Рим, он заметил, что жена его товарища Бодуайе с удовольствием поглядывает на него; они даже обменялись несколькими горячими рукопожатиями. Это была худенькая, молчаливая женщина со жгучими глазами… И он опять старательно избегал оставаться с нею наедине!

«Дурак, дурак! Да ей только того и нужно было! У нее наверно уже был десяток любовников! Да и у той также, у невинной недотроги Урсулы… Хороша невинность у крестьянской девушки, которой уже перевалило за двадцать! Да, могу сказать, совсем даром прожил всю молодость. И для чего? Во имя принципа? Кому я этим сделал добро? Или кого спас от зла? Состарился, как болван, в умышленном незнании того, что составляет основу счастья… А теперь…»

Бурдуа встал и прошел в спальню, унылую комнату с мебелью в строгом стиле из палисандрового дерева, едва вырисовывавшуюся на фоне темно-синих обоев. Остановившись перед зеркальным шкафом, он принялся рассматривать свою наружность. Сегодня был неудачный день вследствие недоразумений с желудком; под глазами темные круги, щеки опухли, нос расцвел… Недовольный результатами осмотра, Бурдуа оглянулся на стоявшую на камине фотографическую карточку, снятую четырнадцать лет назад, в Риме, его другом Бодуайе. На ней был изображен он, тогда тридцатитрехлетний Бурдуа, уже со склонностью к полноте, но свежий и жизнерадостный.

– Глупец! – обратился он к портрету, – ничем-то ты не умел пользоваться!

Он снова подошел к зеркалу, распахнул халат, но тотчас же опять запахнул его, возмущенный видом своей не художественной фигуры, с брюшком и в одном белье. Однако он попытался пробудить в себе энергию.

«Наружность ничего не значит. Разве Житрак красив? С голой головой, тощий, как старая кляча, истасканный… А Зон любит его! Ведь Зон и в голову не пришло, что мои года и моя фигура могут не понравиться Куколке; напротив, она даже сказал: «Ей именно такого и нужно!» И она безусловно права, черт возьми! В наше время сорок семь лет – да это сама молодость! В театрах только и видишь пятидесятилетних «соблазнителей»! А я еще здоров и силен, и не такой выдохшийся, как Житрак!»

Сбросив с себя халат и проделав несколько гимнастических упражнений, Бурдуа запустил руку в еще густые волосы. «И тут еще все в порядке», – подумал он и позвал Филомену, намереваясь приняться за свой туалет.

Теперь он чувствовал себя немного лучше; очевидно чай оказал свое благотворное действие.

На этот раз Бурдуа особенно тщательно занялся своим туалетом. Накануне, отыскивая причину успехов Житрака в любви, он заметил, как красиво были пострижены немного уцелевшие у него волосы; заметил его приглаженные усы с загнутыми вверх концами и выхоленные руки.

«Не могу же я представиться этой малютке с нечесаными волосами и такими лапами», – сказал он себе, а потом, одевшись, отправился побриться и подстричь волосы к своему парикмахеру.

– Волосы покороче… Затем расчешите мне усы и троньте их щипцами, Бенжамен. У меня усы, как у жандарма.

По окончании этих церемоний он с чувством удовлетворения увидел в зеркале помолодевшего Бурдуа.

Ему понравился выставленный в витрине бледно-лиловый галстук, и он купил его. Затем он приобрел себе пару светлых перчаток и спросил:

– Не знаете ли вы, где поблизости можно сделать хороший маникюр?

Не скрывая изумления, парикмахер отправился посоветоваться с патроном и минуты через три вернулся, протягивая Бурдуа карточку, гласившую: «Мадам Ламиро, массажистка, маникюр и педикюр, улица Далу, 28».

Госпожа Ламиро оказалась полной дамой в темно-коричневом костюме, с желтым лицом, как будто она только что перенесла желтуху, с очаровательными, словно выточенными из слоновой кости руками, которые могли служить ей прекрасной рекламой. Она также изумилась, когда Бурдуа попросил ее заняться его руками, и сказала только:

– Сию минуту, месье, – садитесь, пожалуйста!

Вернувшись с необходимыми принадлежностями, она принялась отделывать ногти бывшего контролера, изредка произнося лестные замечания в его адрес:

– Вот руки настоящей, правильной формы… Какие красивые пальцы!.. Вы совершенно правы, заботясь о своих руках!

Бурдуа с любопытством следил за-ее работой, любуясь ловкостью, с какой она удаляла кожицу, окружавшую ногти; он никогда не предполагал, что для приведения двух рук в приличный вид необходим целый арсенал стальных инструментов и щеток. Через три четверти часа усидчивой работы госпожа Ламиро объявила, что на этот раз все кончено, но что необходимо повторять ту же операцию, по крайней мере, раз в неделю. Для домашнего ухода за руками она предложила купить несессер со всеми принадлежностями; Бурдуа догадывался, что этот несессер уже много лет пролежал в магазине (красный бархат внутри его был потерт и даже поеден молью), однако купил его за пятнадцать франков шестьдесят сантимов и удалился.

В три часа он был дома и с удовольствием убедился, что Филомена не заметила перемены в его наружности. Проголодавшись, он велел подать себе второе яйцо всмятку, но на это раз запил его хорошим бордо. Чувствуя непривычное волнение он беспрестанно смотрел на часы, в ту же минуту забывая, который час.