А он хочет, чтобы я пришла еще.
Но разговор с ним требовал от меня слишком много сил.
— Не знаю, будет ли у меня время.
— Мне кажется, с вашей стороны было бы неразумно останавливаться.
— Что?
Он снова напомнил мне мать.
— Мне нужно получше узнать вас, чтобы понять, что же выводит вас из себя. Пока я могу сказать только одно: если вы не справитесь с этим, что-нибудь случится.
Я сжалась:
— Вы считаете, я могу причинить кому-то зло?
— Возможно.
Я знала это. Я все время это знала. Я заставила себя задать вопрос:
— Вы боитесь, что я потеряю контроль над собой и убью кого-нибудь, да?
— Не думаю, чтобы вы могли неспровоцированно убить кого-то. — Совершенно неожиданно он поднял мою руку и стащил перчатку, обнажив бинты.
— Как вы ухитрились?
Как он понял, что я повредила руку? Неужели он такой сильный эмпат?
Может, он так же хорошо принимает сигналы моего тела? Я отдернула руку.
— Я же говорила. Я разбила стакан.
— Как?
— Не ваше дело как. — Я пыталась вывести его из себя. — Какая разница, как?
— Единственный человек, кому, я боюсь, вы можете причинить зло, — это вы сами.
Я так обалдела, что у меня даже голос сорвался.
— Вы ничего обо мне не знаете.
— Я не могу заставить вас прийти еще, — сказал Тагер. — Даже если бы я и мог, это бы не помогло. Я не сомневаюсь, вы способны заставить меня поверить в любое состояние вашей психики. Но вы не пришли бы сюда, если бы не искали помощи.
— Я — разладившийся механизм, — горько сказала я. — Мне нужен капитальный ремонт.
— Вы не машина, — голос его потеплел.
Я стащила вторую перчатку и протянула ему руку так, чтобы он видел гнездо на ладони.
— Машина.
— Ваша биомеханическая система не лишает вас человеческой сущности.
Все, что она делает, — это расширяет способности, данные вам с рождения.
— Способности? — Я уронила руку. — Каждый раз, когда кому-то, кого я знаю, больно, больно и мне. Каждый раз, когда кто-то хочет причинить боль мне, я чувствую это. Вы можете представить себе, каково это — жить так? — слова срывались у меня с языка прежде, чем я могла удержать их. — Вы можете представить себе, каково это — летать в эскадрилье истребителей?
Каково мне, идя в бой, ощущать мысли аристо? Им нравится убивать нас. Это для них приятнее секса. Или их пилот — раб, для которого убивать нас — единственный шанс чуть улучшить свою жизнь. И мне приходится убивать его, — мой голос дрожал, и я ничего не могла с собой поделать. — Я чувствую каждого убитого мною купца. Я умирала тысячи раз. Я не могу причинить себе большего зла.
— Я знаю только малую часть этого, — сказал Тагер. — Но я видел, что такая жизнь делает с эмпатами. То, что вы выносите это, — просто чудо.
Я не нашлась, что ему ответить. Я слишком устала. У меня не было сил говорить.
— Мне пора идти.
— Вы вернетесь?
— Я… я подумаю.
— Я здесь каждый день. В любое время. Днем и ночью.
Я кивнула. Я, правда, не знала, что сказать. Я не знала, хватит ли у меня сил вернуться.
Время близилось к полудню, когда я вышла из посольства. Я пошла домой мимо гавани, глядя на корабли у причалов. По набережной разгуливали моряки в белых штанах и полосатых тельняшках, в синих шапочках, залихватски сдвинутых набок. На пляжах отдыхали — купались или загорали на золотом песке — люди: пары, семьи, одиночки… Повсюду носились дети в ярких одеждах, с воздушными шариками; они смеялись, визжали, дразнили уличных музыкантов. Запах соли смешивался с ароматами жареной еды из кафе на набережной. Все вокруг жило, жило, бурлило, шумело.
Довольно долго я стояла, облокотясь на деревянные перила и глядя на суету. И постепенно меня охватывало странное ощущение.
Облегчение.
Странное дело, но сознание того, что Тагер понимает: я в беде, принесло мне чувство неописуемого облегчения. Почему? Почему мне легче от сознания того, что все черт-те как?
Потому, что, если я больна, меня можно и излечить.
В этом-то все и дело. Если есть проблема, ее можно решить. Если бы этой проблемы не было, это значило бы только, что все мои ощущения укладываются в норму, а значит, ничего с ними и не поделаешь. Вряд ли я смогла бы жить с этим дальше.
Может, я все-таки схожу еще к Тагеру.
Я потихоньку пошла дальше. Мне страсть как хотелось скинуть с себя форму и отдохнуть в тиши квартиры. Гавань отстояла от моего дома на километр, так что идти оставалось всего ничего.
Приблизившись к дому, я увидела у подъезда небольшую компанию. Только подойдя к ней почти вплотную, я отвлеклась от своих мыслей и узнала их. И тут же поняла, почему они так уставились на меня. Это были Джарит и его друзья и среди них Ребекка и Хилт. Я и забыла, что Джарит приглашал меня на пляж.
— Извините за опоздание. Надеюсь, вы не долго ждете?
Джарит не сводил взгляда с нашивок на моем рукаве.
— Нет, совсем недолго.
Я устало провела рукой по волосам:
— Боюсь, сегодня я неважная спутница. Вам, наверно, лучше идти без меня.
Они кивнули. Никто, похоже, не знал, что сказать. Я почти физически ощущала замешательство Джарита; он чувствовал себя полнейшим идиотом. Это надо же: пригласить на свидание Имперскую праймери!
Так не пойдет, подумала я и улыбнулась ему:
— Не хотите зайти?
— То есть… к вам? — не понял Джарит.
— Да.
— О! — Он покраснел. — С удовольствием.
Остальные только переводили взгляды с него на меня.
— Ладно, — сказала наконец Ребекка. — Мы… гм… увидимся, Джар.
Джарит кивнул, остальные поклонились мне на прощание и пошли. Все, кроме Хилта — его-то я хотела видеть здесь меньше всего.
— Мне хотелось бы поговорить с вами, — сказал Хилт. Он покосился на Джарита. — Наедине.
Учитывая то, что я чуть не сделала с ним, я не могла отказать ему хотя бы в этом.
— Идет.
Мы спустились с крыльца и отошли в тень дерева.
— В чем дело? — спросила я.
— Вы собираетесь стукнуть на нас?
Стукнуть?
— Что вы имеете в виду?
— За то, что мы говорили тогда. На прогулке.
Я наконец поняла. Он хотел знать, собираюсь ли я донести на них.
Логичный вопрос. Я знала офицеров, сообщающих о таких вещах в своих рапортах.
— Нет, — ответила я. — Я не собираюсь делать ничего такого.
— И почему?
Я пожала плечами:
— Вы имеете полное право высказывать свою точку зрения.
— Правда? — язвительно переспросил он.
Я хотела ответить «разумеется», но почему-то не смогла. Вместо этого я сказала:
— Вы говорили о вещах, которые мне стоило знать. Все это останется между нами.
— Поклянитесь.
Я нахмурилась:
— Что это значит?
— Вы — Демоны — утверждаете, что живете по кодексу чести. Вот и поклянитесь мне этой честью, что говорите правду.
Да кто он такой, чтобы сомневаться в моем слове?
— Идите к черту.
Он фыркнул:
— Так я и знал.
Спокойно, подумала я.
— Ладно. Клянусь честью Демона.
Он уставился на меня. Но его напряжение спало, это я чувствовала.
— Как дела? — спросил он, помолчав немного.
— Хорошо.
— Вы ведь могли меня убить, правда?
— Могла.
— Тогда почему не убили?
Я недоуменно посмотрела на него:
— Вы считаете меня монстром каким-то.
Он покачал головой:
— Хотите верьте, хотите нет, но я уважаю людей, готовых сражаться за то, во что они верят. Но для меня вы олицетворяете самую жестокую тиранию.
Когда Империя захватила Рут — 2, мои родители провели в тюрьме десять лет только за то, что они протестовали против вмешательства КИКС в их жизнь.
Чего тогда удивляться, что он невзлюбил меня.
— Мне очень жаль.
— Жалость не вернет им тех десяти лет. — Он сглотнул. — Или мне.
Что-то в его голосе заставило мое сердце сжаться.
— Сколько лет вам было, когда их забрали?
— Четыре года, — с трудом произнес он.
Я в ужасе посмотрела на него. Я знала, что КИКС не особенно церемонится с оппозицией, но то, что рассказал Хилт, не укладывалось ни в какие рамки.
— Вы правы. Я не верну вам этих лет. Но и того, что вы мне рассказали, я тоже никогда не забуду.
— Ну и что? Что от этого изменится?
— Возможно, больше, чем вам кажется.
Он пожал плечами:
— Возможно.
Похоже, я не слишком убедила его.
Когда он ушел, мы с Джаритом прошли в дом и пересекли вестибюль. У двери из матового стекла я вынула ключ — пластину с отпечатками моих пальцев — и сунула его в щель замка. Лазерный сканер считал отпечатки, и дверь с тихим шипением отворилась. Мы вошли в комнату со стеклянными стенами.
— Верхний этаж, — произнесла я.