этим я бы хотела встретиться с Канной. Поэтому, Касё, пожалуйста, не рассказывай ей про нашу сегодняшнюю встречу. Думаю, она не сильно обрадуется, если узнает, что мы обсуждаем ее за спиной. Тем более, не знаю уж почему, но она перестала тебе доверять.
Касё, помассировав переносицу, ответил:
– Понял. Только поторопись. У нас практически не осталось времени. Вообще, по-хорошему, мы должны уже закончить расследование и перейти к разработке стратегии защиты.
– Ясно. Кстати, возвращаясь к вопросу о преступном умысле Канны…
Услышав это, мужчины застыли.
– Допустим, в суде Канна заявит, что изначально не собиралась убивать отца. Что тогда?
– Даже если это правда, изменение показаний во время суда не пойдет ей на пользу.
– Господин Китано, вы тоже так считаете?
Китано, раскрасневшийся от выпитого саке, кивнул:
– На данном этапе кардинальное изменение показаний, скорее всего, приведет только к увеличению срока. Но если Канна все-таки решит так сделать, мы в суде тоже будем придерживаться позиции, что она не планировала убийство.
Я уточнила:
– Но, получается, для Канны это невыгодно, да?
– Адвокаты не бизнесмены, они не ищут «выгоды». Конечно, мы делаем все возможное, чтобы добиться самого благоприятного исхода для своего клиента, но прежде всего наша работа состоит в том, чтобы докопаться до истины. При этом мы стараемся изложить свою версию событий в максимально доступной форме и помочь урегулировать конфликт таким образом, чтобы все его участники были согласны с исходом.
– Юки, почему ты именно сейчас решила об этом спросить? У тебя есть основания думать, что она может поменять показания? – вмешался Касё.
– Не то чтобы основания, просто меня кое-что беспокоит. Ты же сам раньше говорил, что Канна не совершила бы убийство без веской причины.
– Ты сейчас говоришь о мотиве, это не то же самое, что умысел. Если Канна ни с того ни с сего изменит показания, прокурору это не понравится, пострадает в первую очередь она сама. Ты что, не понимаешь?!
– Да понимаю, конечно! Я же потому и пришла за советом!
– Вы оба говорите разумные вещи, – примиряюще сказал Китано.
В пылу спора мы даже не заметили, как перешли на повышенные тона.
– Прости, – первой извинилась я.
Касё тоже попросил прощения. Я перевела дух и сказала, что завтра, когда на работе будет перерыв, схожу в следственный изолятор и поговорю с Канной.
– Я все же думаю, что на самом деле она хочет нам еще о чем-то рассказать. Не волнуйтесь, для меня благополучие Канны тоже на первом месте, я спрошу ее только о том, что мне нужно знать для написания книги. По поводу изменения показаний в суде я тоже все поняла.
С этими словами я встала. Касё в знак прощания только молча кивнул головой.
Зайдя в переговорную комнату, я подумала: интересно, сколько еще раз мне удастся здесь побывать? Я вдруг остро ощутила, что каждая наша встреча может оказаться последней. Канна сидела напротив меня, такая же хрупкая, как и всегда.
– Что произошло между вами с Касё?
– Я ему нагрубила. Простите.
– Не извиняйтесь. Но все-таки, что случилось?
Заправляя волосы за ухо, она тихо ответила:
– Все-таки мне тяжело находить общий язык с мужчинами. Когда мы с ним разговаривали, я внезапно испугалась: мне стало казаться, что ему нельзя доверять, – Канна потупилась.
– Что заставило вас в нем сомневаться?
Канна подняла глаза и посмотрела на меня. На ней был очень милый бледно-розовый костюм. Мне стало любопытно, кто принес его ей: Кёко, Касё, а может, кто-то еще?
– Шлюха.
Сначала я даже не поняла, что она сказала.
– Я про господина Анно, – пояснила Канна, все так же не сводя с меня глаз.
– Разве можно так говорить…
– А что такого? Почему-то никого не смущает, когда так называют женщин. Чем мужчины лучше?
– Но почему вы решили, что Касё…
Теперь я поняла, почему он не хотел ничего рассказывать про свой разговор с ней. А ведь раньше он вскипел бы от ярости, скажи ему кто такое. Все-таки мы оба повзрослели… Слово «запонки» вернуло меня к реальности:
– Он каждый раз приходит в новых запонках. Каких у него только нет. Однажды он пришел в запонках с черными камнями, такие мог выбрать только мужчина. Когда я спросила о них, он сказал, что купил их сам, когда сдал экзамен на получение адвокатской лицензии. Значит, все остальные запонки – какие-то более сдержанные, какие-то более элегантные – подарки от разных женщин. Он по очереди носит их, при этом сами женщины ничего для него не значат, ему просто нравится коллекционировать их подарки как доказательство того, что он кому-то нужен. Это поведение психически нездорового человека, которому не хватает любви.
Во взгляде Канны читалась сильная боль. Может, она стала презирать Касё, потому что увидела в нем себя? А может, ревновала? Или ей показалось, что Касё играет с ней, как с другими женщинами? Тогда, в порыве гнева и отчаяния, Канна и написала письмо Кагаве. Она хотела убедиться, что для него она до сих пор особенная.
– Кто-то говорил вам, что вы психически нездоровы?
– Нет, но я сама все понимаю, – сухо ответила она, с отсутствующим видом разглядывая свои ногти.
– Уж не знаю, что там насчет запонок, но Касё искренне хочет помочь вам и относится к вашему делу очень серьезно. Мне кажется, вы зря себя накручиваете.
– Господин Анно говорил, что мы с вами – одного поля ягоды. Вы действительно считаете, что после этого ему можно доверять? Пусть даже он шутил.
Я посмотрела прямо на Канну, и та испуганно замолчала. Я сделала глубокий вдох. «Одного поля ягоды», значит. Касё и правда мог так сказать. Если я опровергну его слова недостаточно тактично, то могу задеть Канну. А если соглашусь, то сама окажусь в уязвимом положении. Да и вообще, стоит ли развивать эту тему? Я знала, как следует поступить, но почему-то мешкала. Я не могла понять, откуда все-таки у Канны взялся этот враждебный настрой по отношению к Касё и ко мне? Вдруг у меня появилась догадка.
– Вы случайно не общались в последнее время с мамой?
Кажется, Канна насторожилась.
– Нет, но мне пришло от нее письмо. Она написала, что переживает за меня.
– То есть она не приходила к вам?
– Нет, она все еще в больнице. Из-за меня.
– Да, наверное, вашей маме действительно нездоровится из-за случившегося, но ведь ничего бы не произошло, обращайся родители с вами иначе?
Канна отрицательно покачала головой.
– Нет, вы неправы. Всему виной только моя собственная слабохарактерность. Я лгунья, и с головой у меня не все в порядке. Находясь здесь, в изоляторе, я долго размышляла и наконец смогла посмотреть на ситуацию объективно. Если я буду продолжать трусливо сваливать всю вину на родителей, то никогда не изменюсь. Я должна признать, что совершила преступление, и взять за это ответственность, как и положено взрослому человеку.
Канна как будто говорила правильные вещи, но