Читать интересную книгу Любимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь

— Целитель, — сказал я Ашофте, который к этому моменту как раз утомился обучать меня искусству справляться с рублеными ранами, — у меня есть серьезный вопрос. Представьте себе женщину, которая… Вот вам история: ее любимая лошадка состарилась. Перестала бегать. Перестала есть. Вы сами знаете, что в таком случае советуют хозяйке. Но эта женщина… тогда еще подросток… не подпускала к своей любимице никого, ухаживала за ней до конца. Просто спала в конюшне, провела с этой лошадью ее последнюю ночь. А теперь то, что про нее рассказывают сейчас. Она рубит людей не то что с легкостью — с удовольствием. Она… удовлетворяет на поле боя раненных воинов. И потом добивает их ударом кинжала. Это возможно? А если возможно, — то что с ней произошло? Как ей помочь?

— Как помочь женщине, вдруг начавшей получать удовольствие от убийства людей? — фыркнул Ашофте. — Да еще вытворяющей такое с мужчинами? У всех на глазах, как я понимаю? А из вас мог бы выйти настоящий целитель, господин Маниах, если вы задаете такие вопросы. Но легких ответов у меня нет. Если вы заметили, идет война. Мир перевернулся в очередной раз. И до сих пор не может устояться. В такие дни на улицах и рынках в несколько раз больше людей, которым надо было бы помочь. Это видно по их глазам. Но, клянусь всеми богами этого мира, проще зашить рану, чем вылечить безумие. Они же не просят помощи, иногда даже наоборот. Да вот я вам назову одного очень хорошо знакомого вам человека… — Он посмотрел на меня тяжелым взглядом, потом вздохнул и продолжил: — Обратите внимание, как он говорит с вами наедине, — а я слышал, что вы с ним не раз говорили, — и как ведет себя, когда вокруг много людей. Это два очень разных человека. С вами он должен быть, как я понимаю, очень искренним и даже слабым. А вот когда появляются другие люди… Он стоит очень прямо, закидывает голову. И рубит воздух двумя ладонями вот так. А потом ладони крепко сжимаются. Ему все время нужно кого-то побеждать. Выбирает себе оппонента и побеждает. Насмерть. Много говорит, если кругом публика. Таким все время надо с кем-то общаться, необходимо, чтобы им восторгались. И как вы ему поможете? Этот человек очень, очень болен. Лет через пять — я представляю, во что он превратится. Если доживет. Но пока от его руки умирают другие. Вот это все, — он обвел рукой шатры, из-под которых доносились уже привычные мне стоны, — это ведь его работа. Не может остановиться…

Вот, значит, как. Что ж, про мервского барса я все понял еще по разговору с Юкуком.

— Женщина, — напомнил я, наконец.

— А что женщина? Мне надо ее посмотреть, — нехотя проговорил Ашофте. — Глаза, лицо, движения рук… По ним все видно. А как вы ее ко мне приведете? Она сама вас попросит?

— Но, целитель, — не сдавался я, — ведь есть травы… Кстати, возможно ли поить ее такими травами дней шесть? Чтобы она могла удержаться при этом хотя бы на боку верблюда, просто была чуть сонной? И чтобы это не причинило ей вреда?

Ашофте смотрел на меня долго и с грустью. Потом нехотя согласился:

— Я дам вам такие травы, господин Маниах. Но вы должны понять: мне сначала нужно увидеть ее такой как есть, не опоенную. А потом… потом я ведь могу сказать вам, что уже поздно что-либо делать. Вы уверены, что хотите такого исхода?

И тут я начал улыбаться. Потому что впервые я достаточно четко представил себе, что можно сделать. Связать. Доставить в больницу. Выслушать приговор. Отправить, опоенную травами, домой, в Самарканд. Приставить охрану. Отдать в руки лучшим лекарям.

Дать ей шанс.

Да кто же еще во всем мире, если не я, человек, за чьей спиной-возможности богатейшей семьи Самарканда, сможет все это сделать? И случайно ли я, сам того не замечая, превращаюсь в лекаря? Или это знак свыше? Может быть, вся моя жизнь была до сего дня как дерево, готовившееся дать сладкий плод, — спасти, среди тысяч обреченных, хотя бы одну женщину?

Получится! У меня все получится!

— Я уверен только в том, что хочу попытаться, — пытаясь справиться с прыгающими от радости губами, выговорил наконец я. — И, не сомневайтесь, попытаюсь.

Ашофте снова вздохнул.

— В общем, чувствую, что вам недолго быть тут моим учеником, — мрачно заметил он. — Вы втянулись в какое-то дрянное дело. А жаль. Вы хороший ученик. И учтите, я не каждому говорю такие слова.

— Ну, если мне придется уехать, то обещаю: куплю и подарю вам девушку, которую вы обучите любому ремеслу, — легкомысленно отозвался я.

По дороге к крепости я сделал, по методу целителя, несколько очень медленных вдохов и выдохов — но поселившийся у меня где-то в центре живота страх не проходил. Он давно уже сидел там, но только сейчас я решил признаться себе, в чем дело.

Я боялся уже не убийц.

Я боялся потерять разум.

Безумие вокруг нас, говорит Юкук? В дни войн и мятежей безумцев становится больше, говорите вы, почтенный Ашофте? А что вы оба скажете на то, что сама война — это и есть безумие, которое передается по воздуху, прилетает по ветру, как та болезнь, которая оставляет навсегда круглые ямки на коже выживших? И что захватывает эта болезнь цвета железа все больше людей вокруг?

Она безумна, говорят мне. А сам я — здоров?

И мне впервые за последние месяцы пришли в голову мельчайшие подробности всего, что произошло в винном доме Адижера, и того, что я сделал сам, потом, когда ушли насильники, сделал, не помня себя. До того я гнал от себя эти воспоминания, но когда-то же надо их вытащить наружу.

А если эта болезнь, это помутнение разума, не ушла от меня и ждет, хочет вырваться наружу из тайных уголков моего сердца?

Я, идя уже пешком через крепостную площадь, огляделся. Вот навстречу мне шествует важный старик, чья седая борода обрамлена бордюром цвета моркови — давно не красил, отросла? Ну и что, все нормально, никакого безумия.

Да но вот это, это… Уже несколько дней как мне казалось, что неподалеку от моего дома, на краю площади стало что-то слишком много женщин. Сидят кружочком, торгуют какими-то тканями. Их лица наглухо закрыты полупрозрачными тканями, по очаровательному обычаю, зародившемуся в вечно горячих головах обитателей города Константина, в прекрасном Бизанте. Правда, если вы весь день едете по пустыне и лицо у вас не закутано, то оно превратится в дубленую кожу, а какой женщине это понравится? Так что лица закрывали не только в Бизанте, хотя именно там начали делать из этого вопрос приличий.

Эту ткань хочется сорвать с женского лица — или, наоборот, ткань оставить, а сорвать все остальное. А теперь мне еще кажется, что у этих женщин, как на подбор, гибкие талии, сильные и мягкие движения ног и плеч, на них хочется смотреть еще и еще… Так здоров я или безумен? Потребую ли я когда-нибудь привести мне одну из них силой — чего бы это ни стоило? Послушаются ли мои чакиры безумного приказа?

Топот ног нарастал сзади. Рука моя сама дернулась к кинжалу, которого не было.

Но догонял меня всего лишь Юкук.

— Вы ведь сейчас были в больнице? — задыхаясь, прохрипел он.

Я лишь кивнул.

— И, похоже, ничего не знаете. Она ведь большая… Двумя покойниками больше — не событие, так?

— Какими покойниками? — выговорил я.

— Да теми самыми, — еле слышно сказал Юкук, подходя ближе. — Омар и Михраман. Вы просили у этого проповедника их отдать — но как-то получилось, что их обоих только что нашли в глубине двора мертвыми.

— Кинжалы? — быстро спросил я.

— А вот в том-то и дело, что нет. Стрелы. Точно в голову. — Юкук покрутил седеющей головой, и видно было, что ему не по себе. — Мне дали посмотреть на все это. Две одинаковые стрелы. С железным наконечником и перьями, как у народа арабийя. Два покойника лежат почти рядом. Допустим, в одного человека попадает стрела, — но второй же тогда не стоит на месте, а пытается убежать. Значит, должен лежать в отдалении от первого. А тут получается, что кто-то с дикой скоростью натянул лук два раза и оба раза выстрелил без промаха. И это происходило только что, пока… пока вы говорили там с целителем, кого-то лечили… Да, а вербовщик исчез, уже два дня как его не видели. Вот так.

Мы помолчали.

— Вот что, господин, — наконец сказал Юкук еще более озабоченно. — Дело дрянь. То были кинжалы, теперь уже луки. Может, это проповедник дал вам свой ответ. А может, кто-то еще знает, что вы идете по следу. И след этот обрезает. А вы — открыты. Не скрываясь, пошли к проповеднику… Возьмите, прошу вас, поскорее двух оставшихся чакиров из любых ваших больных, раз уж этим, как оказалось, не судьба. Потому что, как сказал тот самый проповедник, наступают решающие дни. А мы с вами к ним не очень-то готовы.

ГЛАВА 15

Ослепительный свет

Я ехал, как на собственную казнь. Даже Шабдиз ступал по горячей земле несколько застенчиво и раза два оглянулся на уменьшающуюся громаду мервской крепости за рекой. Вообще, мне повезло с конем — он оказался какой-то… молчаливый, если можно так сказать. Но надежный. Что-то вроде Юкука с четырьмя копытами.