— Привет, — произнёс, и я непроизвольно поморщилась. Ужас…
— Ты же обещал не пить! — упрекнула я его, косясь на детскую. Девчонки ещё не смекнули, что папа пришёл, — чем-то своим занимались и громко спорили. Они-то как отреагируют на столь вонючего родителя, пусть и долгожданного?
— Обещал, — кивнул Сашка и вдруг добавил совсем неожиданное: — Но ты же всё равно не веришь, что я способен держать обещания. Какой смысл стараться?
Пока я переваривала услышанное, он скинул ботинки и, закинув в рот, кажется, целую пачку мятной жвачки, пошёл в комнату к девчонкам.
79
Сашка
Конечно, мне было стыдно перед Викой и Дашей, что я ночью надрался. Да и перед Мариной неловко, обещал же, что постараюсь. Я поэтому и огрызнулся — надоело виноватиться и извиняться. Ну не железный я, не могу всё время быть молодцом и не срываться. Если бы у нас с Маринкой всё было хорошо, я бы не пил, конечно. Но плохо же, хоть волком вой.
Одно радует — завтра понедельник, а значит, фитнес-клуб. Там я по полной оторвусь. Главное, больше не пить, а то не смогу ни работать, ни нормально грушу побить, так и останусь тюфяком, которого каждый может с разворота вырубить.
Вика и Даша, кстати, моего похмельного состояния не заметили. Но я старался, чтобы у меня во рту постоянно была свежая жвачка, и в целом я его не слишком часто открывал, больше смотрел и слушал. Благо девчонкам всегда есть о чём мне рассказать — главное, кивать глубокомысленно. А ещё дать им мармелад «кислые червячки» — за такую взятку Вика и Даша заранее мне все грехи простили.
Заказал такси, отвёз их с Мариной на дачу к моим родителям. Вика поинтересовалась, почему не на нашей машине едем, я отбрехался, что мне её надо в ремонт отдать — заодно будет предлог, чтобы вечером умотать прочь от счастья в свою унылую серость.
Приехали мы к обеду, и мама с папой сразу стали всех кормить. Я особо не ел — мутило по-прежнему, — только на мамин клюквенный морс налегал с удвоенной силой. В результате он быстро кончился, мама даже удивилась — сказала, что такого количества обычно на день хватает на всех, а тут вдруг не хватило. Я слегка смутился, но виду не подал. Потом объяснил ей всё, когда мы остались одни и я стал помогать матери убирать в шкаф чистую посуду.
— Ох, Саша, — покачала головой мама, услышав мою исповедь про прошедшую ночь и её последствия — жуткий сушняк. — То-то, я смотрю, ты так странно выглядишь — будто болеешь чем-то. Ты смотри у меня. Не хватает ещё потом от алкоголизма лечиться.
— Не волнуйся, не сопьюсь. Просто фигово было. Первая ночь вдали от Марины и девчонок. Не выдержал.
— Я понимаю, — вздохнула мама и сочувственно погладила меня по голове, как маленького. — Эх, Сашка, Сашка… Вот я, с одной стороны, рада, что ты повзрослел, стал ответственнее и умнее. А с другой — больно сейчас на вас с Мариной смотреть. Даже, знаешь, начала думать — а может, было бы лучше, если бы она так ничего и не узнала? Она была бы счастлива, ты продолжал бы свои безответственные походы налево. Может, не зря говорят: меньше знаешь — крепче спишь…
— Ладно тебе, мам, — попытался утешить её я, чтобы не переживала. — Всё образуется. Так или иначе.
— Знаешь, о чём ещё я думаю? — протянула вдруг моя родительница, и я покачал головой. — Хотя, наверное, не стоит тебе об этом говорить.
— Почему?
— Тебе точно не понравится.
— Да ладно, — я фыркнул. — Говори уж, хуже не будет. А то получается — сказала «а», а «б» зажилила.
— Ну смотри потом, не жалуйся на меня. Я думаю, точнее, пытаюсь рассуждать — а что предпримет Марина, если ты откажешься налаживать отношения? Ты же четыре последних года буквально плясал перед ней, как дрессированный козлик.
Я тихо засмеялся. Ну, глупо обижаться на подобное сравнение. Мама мягко ещё.
Козёл я. Раньше был безрогий, а теперь уже рогатый. Бумеранг!
— Марина привыкла, что ты перед ней стелешься, стараешься, уговариваешь её простить тебя. А что будет, если перестанешь? Скажешь ей — всё, не могу больше, устал. Не хочешь прощать — не надо. И на развод сам подашь.
Меня аж передёрнуло от такой картины.
Я — и говорю всё это Марине? Да ну на фиг.
— Мам, ты зря о таком думаешь. Не могу я ничего подобного Маринке сказать. Я же виноват перед ней, обидел её. Такое говорить — только ещё сильнее обижать.
— Обидел, говоришь… — грустно улыбнулась мама. — И теперь это даёт ей право обижать тебя в ответ?
— Нет, конечно, но…
— Интереснее другое, — перебила она меня, убирая в шкафчик последнюю помытую тарелку. — Допустим, да, даёт. Ты обидел её, она тебя в отместку. Но когда это право закончится? Когда можно будет сказать — всё, квиты? Говоря простыми словами — когда Марине будет достаточно?
Мама говорила так, будто бы знала про Антошку и Маринкину месть мне. Но нет, глупости — не может она знать, откуда? Я о таком даже под пытками не расскажу. Друзьям по пьяни — это одно, но маме… Ни за что.
Показалось, наверное.
— Марина меня не обижает, — на всякий случай очень проникновенно сказал я. — Она просто не может простить. Ты представь себя на её месте, мам. Простила бы папу?
Мама кинула на меня какой-то странный взгляд и вздохнула.
— Извини, Саш. Не получится у меня ничего такого представить. Мы с твоим отцом всё же другие люди. И он никогда не был гулящим, и я не стала бы его годами мучить. Ушла бы, да и всё.
Я не стал говорить, что Марина хотела уйти, но я её «остановил», заделав ребёнка. К чему воду в ступе толочь — что сделано, то сделано.
Вместо этого сказал:
— Я до ужина побуду, а потом уеду. Приеду в пятницу вечером. Хорошо?
— Плохо, — призналась мама, и я нашёл в себе силы улыбнуться. — Но я понимаю, почему ты так поступаешь. Дай бог, чтобы всё получилось у тебя. Счастья вам хочу. Счастливые дети — счастливые родители.
— А вот Славка с Лизой считают, что мне лучше развестись, — не мог не съязвить я — до сих пор осадочек после разговора с Лизой оставался.
— Не думаю, что они прям так считают. Просто переживают за тебя. И хотят, чтобы тебя и твои старания ценили, а не как сейчас, когда ты из кожи вон вылезаешь, а ничего не замечается.
Мне тоже этого хотелось, но я уже серьёзно сомневался, что когда-нибудь этого дождусь.
80
Марина
И всё-таки, после того, как я призналась Анне Викторовне в том, что завела себе любовника, а Лизе — что собираюсь проверить Сашку, отношение ко мне чуть изменилось. Оно не стало хуже, нет. Просто приобрело какой-то… странный оттенок.
Я сообразила, в чём дело, только к концу дня, когда Сашка, расцеловав Вику и Дашу и успокоив рёв последней — как же, любимый папа уезжает! — и пообещав, что вернётся в пятницу, уехал на такси. За руль он сесть так и не рискнул, негромко пошутив, что его похмельное состояние будет заметно даже через уличную камеру.
То, как со мной теперь общались, напоминало общение с человеком, которому поставили смертельный диагноз. Да, все его любят, но очень грустят, что он скоро их покинет и уйдёт туда, откуда не возвращаются.
Откуда были подобные мысли, я понять не могла. Мне никто ничего не говорил, да даже не смотрел жалостливо. Однако мне тем не менее казалось, что все без исключения мысленно уже подбирают наряды на мои похороны.
Паранойя какая-то. Глупая и абсолютно неоправданная.
К сожалению, она получила подтверждение чуть позже, когда мы с Лизой и Анной Викторовной пили чай на веранде поздно вечером. Дети уже легли спать, Славка и Алексей Дмитриевич находились в доме и тоже о чём-то переговаривались, играя в шахматы. Ни я, ни Лиза, ни Анна Викторовна этой игрой не увлекались, Сашка и вовсе говорил, что у него для неё недостаточно мозгов. Он вообще часто себя принижал, а родственников — наоборот. Искренне считал себя «вторым сортом», хотя Славка и Алексей Дмитриевич, не говоря уже об Анне Викторовне, никогда не согласились бы с подобным утверждением.