— Ты так осторожничаешь, словно я у тебя первая, — смеется она.
Я тихо вздыхаю.
— Первая. Несомненно, первая…
— Врун! — она покрывает мое лицо поцелуями, и я замираю под этой лаской. — Я не могу быть первой! Ты красивый… У тебя наверняка была сотня женщин!
— Была, — снова соглашаюсь я. Просто лишь бы она не прерывалась, не слишком соображая, что Лили говорит. И тут же получаю ощутимый тычок в ребро. Охаю больше от неожиданности, чем от боли.
— Ой, прости! Прости, пожалуйста! Я не хотела! Больно, да? Где? Где больно?
Я показываю пальцем, и она начинает целовать мой бок, задирая свитер. Я скрываю улыбку и поглядываю искоса.
— И вот здесь.
Губы порхают по животу.
— Еще тут немножко…
Синевласка поднимает голову.
— Можно подумать, я тебя просто избила! — возмущается она. Но глаза сияют желтыми звездами, и я снова вздыхаю, прижимая ее к себе.
— Давно хотел спросить… — пальцы путешествуют по ее спине, гладят, изучают. И ее руки изучают меня. Осторожно, ласково, почти трепетно. Мне нравится эта нежность, медленная, томительная ласка, путешествие навстречу друг другу.
— Что спросить? — а губы у нее пахнут кофе и шоколадом… Вкусно.
— А? — кажется, я забыл. Вспомнил. — Почему у тебя волосы синие?
Она какое-то время молчит, увлекшись изучением моего живота. Живот нервничает, сокращая мышцы, потому что изучает она губами, и это сильно… мешает думать.
— Потому что мне так нравится, — выдает она, отвлекшись на песчинку времени.
— Аргумент, — соглашаюсь я. — Мне тоже. Нравится.
И дальше мне тоже нравится все, что она делает, и все, что делаю я. Нам обоим очень нравится.
Потом Лили лежит на моей спине, пока я делаю вид, что уснул. Мы оба знаем, что я притворяюсь, но синевласка целует мне шею и легонько дует. У меня от этого мурашки и глупая шальная улыбка.
— Просыпайся уже, — она перестает целовать, и я открываю один глаз. — Ну просыпайся! Я есть хочу!
Я сразу испытываю чувство вины. Она и так худая, а тут еще я… все соки из нее выжал.
— Это я из тебя все соки выжала, — хмыкает Лили.
— Я что это вслух сказал?
— Ну да.
— Мрак.
— Мрак стянул котлеты. И сожрал почти все.
— Куда в него столько помещается?
— Худые все прожорливые…
Я усаживаю ее к себе на колени и кормлю с рук, слизывая капли соуса с ее губ, шеи, груди.
— Ты правда такой неловкий или нарочно на меня все роняешь?
— Я неловкий. А тебе по идее это должно нравиться. Это эротично.
— Это липко. А я есть хочу. Иначе я сдохну от голода. Понял?
— Понял. Ты какая-то неправильная.
— Да ну тебя…
Она решительно хватает с тарелки отбивную, игнорируя вилку, и впивается в мясо зубами. И мычит от удовольствия, прищурив медовые глаза.
— Совершенно неправильная, — заворожено бормочу я. — Где же ты раньше была, синевласка?
Она лишь машет рукой, окунает мясо в соус и облизывает, урча, как кошка. Мне хочется сжать ее крепче, но я терплю и просто смотрю на нее.
— Рот открой, — приказывает Лили и кладет мне в губы острое сочное мясо. — Теперь закрой и жуй.
Я подчиняюсь.
* * *
Осень
Кристина
Удивительно, но мечтая целый день о прохладной постели и мягкой подушке, приехав домой, Кристина поняла, что спать ей расхотелось. Она сбросила туфли на пороге, привычно обошла дом, остановилась на кухне. Есть не хотелось, хотя Клавдия приготовила чудесный ужин и даже заботливо укрыла фарфоровую супницу полотенцем, в надежде сохранить тепло.
Крис постояла, раздумывая, проверила, заперта ли дверь, и вытащила из-под кровати шкатулку. Пуговица. Осколок керамической кружки. Лоскут синей ткани. Ручное зеркальце без крышки.
Она подняла глаза на настенное зеркало. Темноволосая красавица чуть улыбнулась, приветствуя ее.
— Как так получилось, что от тебя осталось лишь это, Мари? — с горечью спросила у отражения Крис. — Как? Только вот эти бесполезные куски дерева и ткани… Куда делось все остальное?
«Воспоминания…»
— Воспоминания? Иллюзия. Что из моих воспоминаний — правда? Я не помню тебя настоящую, я помню лишь образ в моей голове, Мари! И все. Только образ… И не уверена, что он правдив.
«Зачем…»
— Зачем мне правда? Чтобы знать. Чтобы жить! Не могу жить, зная, что твой убийца на свободе, понимаешь? Он ведь не только тебя убил, он все разрушил… Нашу семью, нашу жизнь, все! Если бы ты осталась жива, все было бы по-другому, слышишь? Все, все! По-другому!
«Вина…»
— Я не ищу виноватых в своих бедах! — Кристина сложила свои сокровища обратно и тяжело вздохнула. Сейчас, сидя сгорбившись на полу возле кровати, она была похожа на старуху, а не на молодую девушку.
— Я знаю, что виновата сама. Это был мой выбор… но если бы ты была жива… Если бы только была жива!
«Перенос…»
— Откуда тебе знать про перенос ассоциаций! — рассердилась Крис. — Ты не изучала сознание. Ты вообще ничего не изучала, ты лишь влюбилась в безумца, который перерезал тебе горло!
«Выбор…»
— Я все знаю про выбор и ответственность! — заорала Крис. — Он связывал тебя и истязал, а потом убил! Это был твой выбор, Мари? Да?
«Покой…»
— Я не тревожу его, — Кристина устало опустила руки. — Я хочу знать.
Красавица в зеркале качнула головой и отвернулась.
— Так надо, — Крис приложила кусочек ткани к губам. — Но я не знаю, что делать дальше. Где искать? Но я найду, обязательно найду… Верь мне.
Красавица укоризненно качала головой и молчала.
Крис убрала шкатулку обратно под кровать и прошла в гостиную. Присела на подоконник. В доме родителей был широкий подоконник, деревянный, с трещиной посередине. На нем всегда лежало детское клетчатое одеялко. Крис залезала на него, и это был ее собственный мир, отгороженный от людей тяжелыми коричневыми шторами с синими цветами. Детство давно закончилось, а привычка прятаться на подоконнике от всего мира — осталась.
Сквозь ветви с чуть поредевшей листвой было видно гостиную соседа, и Крис против воли засмотрелась. Орин, в одних штанах, без рубашки, выгребал золу из камина.
— Великий сноб, оказывается, неплохо умеет работать руками, — пробормотала девушка, пытаясь рассмотреть мужскую спину. Спина была добротная и основательная, широкая, с плотными сильными мышцами, которые обозначались, когда Орин наклонялся.
Словно почувствовав ее взгляд, мужчина резко выпрямился и подошел к окну. Постоял, всматриваясь в темноту и чуть насмешливо улыбаясь. Крис сжалась, убеждая себя, что он ее не видит и просто рассматривает сад. Потому что у нее возникло неприятное ощущение, что Орин прекрасно знает о ее подглядывании.