— Ну хватит. — Я взял учительницу за руку.
Она отпустила ребенка, вырвалась от меня.
— Ишь какой. Сразу видать, начальник, — съязвила учительница.
— А вам начальники не нравятся? — спросил я.
Я еще раньше приметил у нее под кроватью небольшой продуктовый склад — мешок и десяток консервов. Наверняка от щедрот Шумилова.
— Что мне нравится или не нравится — не ваше дело. Мне детей надо вырастить, — сказала учительница. — И не вам судить меня. Я — мать.
— Ясно, — сказал я. — А я лейтенант Морозов. Вас, простите, как по имени-отчеству?
Тем временем мальчик снова полез ко мне в карман. Мне это порядком надоело, и я показал ему кулак. Он отскочил и начал корчить мне рожи.
— Меня зовут Капитолина Сергеевна, — холодно проговорила учительница.
Я вдруг представил себе, как она входит в класс, обводит учеников орлиным взором и произносит эти самые слова. А дети вразнобой повторяют: «Здрасьте, Капитолина Сергеевна».
— Хотите водки? — просто спросил я.
— Хочу.
— Идемте в штаб.
Она вышла вслед за мной.
Я обернулся к фрау Шпеер:
— Постарайтесь отдохнуть. Вечером генерал-лейтенант приедет, я вас разбужу.
— Хорошо, — послушно сказала Луиза.
Капитолина Сергеевна уже сидела за столом, сложив руки, как ученица.
— Налюбезничались с фрау? — осведомилась она.
— А вы от немцев тоже продукты брали? — спросил я.
— Что я от немцев для моих детей брала, — сказала Капитолина Сергеевна, — это между мной и командиром партизанского отряда «Заря коммунизма». Если так любопытно, найдите товарища Коваленкова Петра Григорьевича. У меня от него секретов не было.
— Это муж ваш? — спросил я и сразу почувствовал себя глупо.
— Муж? — Она зло смотрела прямо мне в глаза. — Коваленков — командир партизанского отряда. А вот про мужа я бы у вашего начальства спросила: где он, где отец Петьки? На тех хоть похоронки пришли, а про него — ни слуху ни духу, и писем нет.
— Послушайте, Капитолина Сергеевна, сейчас под Сталинградом боевые действия закончены. Готовится частичный обмен пленными. Вы глубоко осознаете данный факт или, может быть, виноват — не одобряете его?
— А что вы делаете с теми, кто не одобряет? — с вызовом осведомилась она. — Расстреливаете?
Я молчал.
— Или просто арестовываете? — продолжала она напирать. — А арестовав — куда отправляете, лес валить?
— Вам как отвечать — как полной дуре или как сознательной гражданке? — не выдержал я.
— Мамка-а-а! — звал ребенок из-за занавески.
Не поворачиваясь, она надсадно закричала:
— Петро, глухой, что ли, — не слышишь — Василь чего-то хочет? Дай ему попить или чего там!..
— Вижу, вы сознательная труженица среднего образования, — с напором продолжал я. — В советской стране человек вправе иметь какое он хочет мнение по любому вопросу. Но идет война, положение сложное.
— Ну-ну.
— А вот меня учительница сильно бранила, если я с «ну» начинал, — заметил я. — Говорила: «Не нукай, не запрягал».
— Отыграться захотели? За то, что вам в детстве двойки ставили? — Она сощурила глаза до щелочек.
— Вы от разговора не уходите, Капитолина Сергеевна. Положим, вы у меня болтать начинаете много. Разные глупости. Что немец сильнее, что всем нам конец, сдаваться надо, пока не поздно. И прочее. Представили?
— Да запросто, — сказала она мрачно. — И представлять не надо, так всё и было.
— Хорошо. Что я, по-вашему, должен делать?
— Не знаю. Расстреляете меня.
— Всех, кто глупости болтает, расстреливать — воевать некому будет.
— Так что вы сделаете?
— Посмотрю, как в бою себя проявите. Если плохо — к директору школы вызову и в угол поставлю. А если хорошо — так и медаль вам на грудь.
— Ну да, рассказывайте!
— Не верите?
— Не верю.
— Дело ваше.
— Вы водки обещали.
Я протянул ей флягу.
Она встала, принесла пыльные стопочки, одну побольше, другую поменьше.
— Свадебные, моих родителей, — пояснила она.
Я выпил с ней водки. Она слегка разрумянилась.
Тут из-за занавески к нам вышла фрау Шпеер.
Капитолина Сергеевна сразу уставилась на нее злющими глазами:
— Сына, говорите, нашла? Фрица поганого. Не добили, значит. И очень жаль.
Она встала и удалилась.
Луиза вздохнула, села на скамью рядом со спящим Чесноковым.
— Я бы хотела связаться с Москвой, — сказала она. — С тамошним представительством Красного Креста. Шведского.
— Зачем?
— Как вы думаете, — Луиза взяла оставленную учительницей стопку, понюхала, повертела между ладонями, — мне разрешат взять в Германию Эрнста прямо сейчас?
* * *
К ночи действительно вернулся командующий. Луиза насела на него со своими вопросами, причем суровый командующий был с фрау Шпеер вежлив, как на банкете.
Я выбрался подышать воздухом.
Гортензий с Геллером устроились в соседней избе. Геллер стоял там под окном, курил, глазел по сторонам, хотя смотреть было особо не на что. Завидев меня, приветливо махнул.
— Звонили в госпиталь? — спросил он.
— Нет еще. К ночи связь обещали.
В избе хозяйничала однорукая калмычка по фамилии Иванова. Ей безразлично было, что Геллер — немец. Калмыки, они такие — ненавидят всего минуту, потом забывают.
Руку она потеряла, когда работала в эвакогоспитале в Сталинграде, летом прошлого года. Под обстрел попала.
Она охотно про это рассказала: «Подозренье на чуму вышло. Выехали мы с главным патологоанатомом армии товарищем Грибановым. Задание у нас было — вскрыть умершего и поглядеть, от чего помер, от чумы или от чего иного. Мне, говорит товарищ Грибанов, самая храбрая медсестра нужна. Я и вызвалась. Тут немец летит, батюшки мои! Снизился, сволочь, так и строчит! Я побежала, а он прямо надо мной летит и строчит, и строчит! В руку мне попал. Меня товарищ Грибанов на себе до госпиталя донес, а руку отнять пришлось — нагноение случилось. Я без памяти была».
Женщина эта мне понравилась. Лицо у нее круглое, как тарелка, смуглое, глаза раскосые, черные, когда улыбается, сразу много морщин, а когда серьезная — кожа натянута на скулах и кажется гладкой. Брови выщипывает по моде. Носит платок, низко опущенный на лоб и сзади завязанный узлом.
— Входи, молоденький, входи, угощайся, тут и лишняя кровать отыщется, — приветствовала она меня.
— Это ваш дом, товарищ Иванова? — спросил я.
Она засмеялась. Зубы у нее черноватые.
— Кто ж его знает, чей это дом? Стоял пустой. Я пришла и стала жить. Тут крыша целая и стены держатся. Ставни мне солдаты помогли навесить.
Капитан Геллер спросил:
— О чем она рассказывает?
Я ответил:
— Как руку потеряла. Она медсестрой была, а немецкий летчик на бреющем по безоружным людям стрелял. В нее вот попал.
Геллер отвел глаза. Посмурнел.
Он очень долго молчал. Потом сказал:
— Я не стрелял.
Из дома вышел Гортензий, обтирая на ходу губы.
— Картошка поспела, товарищ лейтенант, — сообщил он, кося глазами на Иванову.
— Заходите, — повторила она приглашение.
— Сейчас зайду… А что, у нас тут чума была? Про тиф слышал, про чуму что-то информация не доходила.
— Да не было никакой чумы! — Иванова махнула рукой. — Одно только подозренье. Другая болезнь была, с чумой сходная, но не такая опасная. Названье мудреное, латынское, не запомнила. Были проведены санитарные мероприятия по изоляции инфицированных, на том хвороба и кончилась.
Медицинскими понятиями она оперировала легко, хотя речь в общем была малограмотная, деревенская.
— Ясно, — сказал я.
До нас донесся шум: выстрел, потом как будто спор. Голоса сперва негромкие, спокойные, поднялись на крик. Геллер насторожился, схватился за пистолет.
— Сержант Гортензий, за мной! — приказал я и побежал в ту сторону, откуда слышались голоса.
Два красноармейца задержали машину. Машина была вроде нашего штабного «виллиса», только куда более потрепанная, исцарапанная, с отметинами от осколков.
В машине сидел старший лейтенант. На нем были комсоставовская шинель, меховая ушанка, рукавицы.
В штабе сейчас находилось начальство — да еще один особо важный «объект» (то есть фрау Луиза), — поэтому каждого, кто пытался проехать мимо, останавливали и проверяли.
— Что происходит? — обратился я к красноармейцам.
Один продолжал держать безмолвного командира под прицелом, второй козырнул и доложился.
— Отказывается документ предъявить. Пытался прорваться мимо нас. Мы по колесу пальнули. Так он с нами не разговаривает.
— Ясно.
Мне хорошо был виден профиль офицера — впалая небритая щека, потухший глаз.
Догадка меня стукнула так, словно кирпич с неба упал. И я преспокойно обратился к нему по-немецки: