Мальчики сладко сопели на печи. Ничейная бабка с энергией стахановца уже орудовала где-то в сарае.
Внезапно под окном, где я стоял, возник Гортензий.
Я даже отпрянул от неожиданности:
— Вы с ума сошли, товарищ сержант? Что это вы выпрыгиваете, как чертик из коробки?
— Помер, — трагическим голосом произнес Гортензий.
— Кто помер? Что вы несете?
— Помер! — повторил сержант.
— О ком вы говорите?
— Майор вчерашний. Краевски. Проснулись — а он уже холодный.
— Он ранен был, что ли?
— Да нет… Осмотрели его со всех сторон — следы от ранений на теле есть, но все старые, зажившие. Санитарка подтвердит.
— Покончить с собой не мог? Яд? — предположил я.
— Он жить хотел, — напомнил Гортензий.
— Да не очень-то хотел, если его послушать…
— Не, товарищ лейтенант, с собой он не кончал, — уверенно сказал Гортензий. — Я за ним смотрел. Он как лег, так и заснул. И не двигался больше.
— Тогда остается одно объяснение, — сказал я. — Сердце. Сердце Шестой армии…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДИПЛОМАТ
Рассказывает Альберт Шпеер
— III —
ДЕКАН ДИКТАТОРОВ
Неаполь — Берлин,
17 декабря 1942 года
— …Я в политике без малого сорок лет, из них ровно двадцать возглавляю правительство и государство. Вы слишком малоопытны, господин Шпеер!
Всегда его недолюбливал. Сверх меры пафосен, невероятное самомнение, показная брутальность; страсть к позерству и вульгарным эффектам частенько заслоняют личность. Он и к Гитлеру поначалу относился снисходительно, если не сказать враждебно, изменив свое мнение лишь в сентябре 1937 года, после визита в Берлин.
Понятно, что меня — архитектора-выскочку, нежданно вскарабкавшегося на вакантный трон Германский империи! — дуче сейчас и в грош не ставит. Однако мы еще посмотрим, кто кого.
— Небольшой опыт не отменяет того очевидного факта, что я представляю самое могущественное государство планеты, — холодно парировал я. — Чьи вооруженные силы стоят на пространстве от испанской границы до Волги и от Норвегии до Туниса. Отдельные неудачи Вермахта, о которых вы только что упоминали, следует рассматривать именно в контексте «неудач», исправимых ошибок, вызванных недавними изменениями во внутренней политике и кадровыми перестановками в верховном командовании.
Тут я, конечно, отчасти лукавил. Бенито Муссолини можно воспринимать как угодно, но дураком итальянский дуче никогда не был — иначе не усидел бы два десятилетия в премьерском кресле. Он отлично знает, что ситуация под Сталинградом из угрожающей превращается в катастрофическую: 6-я армия Паулюса окружена, попытки деблокады котла успехом не увенчались, а итальянская 8-я армия, прикрывающая левый фланг, фактически разгромлена русскими.
Муссолини винит в гибели большей части итальянского экспедиционного корпуса именно нас.
Есть и еще одна причина неприязни, испытываемой дуче по отношению лично ко мне. Он, безусловно, крайне внимательно наблюдал за ноябрьскими событиями в Берлине и сделал однозначные выводы: вождя итальянских фашистов может постигнуть участь его германского vis-a-vis. Ко мне на стол регулярно ложатся разведсводки о положении дел в Италии, и я отлично знаю, что оппозиция Муссолини существует, пускай и не предпринимает пока активных действий.
Армия настроена прокоролевски (это отмечал еще Гитлер до войны, прямо говоря: «Итальянские вооруженные силы — не фашистские, а монархические, и Муссолини никакого влияния на дух войск вообще не имеет»[25]). Внутри партии многие считают себя недооцененными, пример тому — Дино Гранди и Галеаццо Чиано, втихую не одобряющие блок с Германией. В такой обстановке мы обязаны выказать дуче наибольшую поддержку — военный союзник из Италии, будем откровенны, скверный, но итальянский флот всё еще остается важным сдерживающим фактором на Средиземном море, отвлекающем на себя британское внимание…
Муссолини нам нужен, особенно в свете намерений Генштаба предельно увеличить активность на африканско-средиземноморском театре, который Адольф Гитлер считал второстепенным и не заслуживающим серьезного внимания. Германия обязана любой ценой восстановить нормальное снабжение корпуса Роммеля, оказавшегося в тисках между высадившимися в Марокко и Алжире американцами и англичанами с главной базой в Египте.
Пока обстановка в Западной Африке неустойчивая и об однозначной победе Эйзенхауэра и Паттона говорить рано. Первый консул Франции адмирал Франсуа Дарлан отдал приказ размещенным в колониях войскам оказывать врагу всё возможное противодействие, так что американцы до времени связаны боями с французами. Но те долго не продержатся — им требуется помощь, обещанная нами Дарлану.
Снабжение Африканского корпуса осуществимо исключительно при контроле над центральным Средиземноморьем. Ключ к нему — Мальта, занятая британцами. Именно к Мальте решено бросить все доступные силы, причем как можно быстрее. Иначе нам придется распрощаться с Африкой и любыми надеждами остановить англо-американцев на южном фланге.
Для согласования позиций с союзником я и прилетел в Италию. Не в Рим, встретиться было решено в Неаполе — визит не носил характер государственного или официального, и уж кого я меньше всего хотел видеть, так это короля Виктора-Эммануила.
Обычная деловая поездка, да еще и засекреченная, Гейдрих настоял. Состав делегации ограниченный: несколько высокопоставленных военных, статс-секретарь МИД, руководитель РСХА Отто Олендорф, получивший эту должность в середине ноября.
Почему именно Неаполь, частенько подвергавшийся атакам бомбардировщиков англосаксов? Дуче любит символику, жесты, знаки: Неаполь — прежде всего родина фашизма, отсюда начался знаменитый «Марш на Рим» 1922 года. Вдобавок именно здесь проходила основная часть программы визита Адольфа Гитлера в Италию четыре года назад — с военно-морским парадом и пышными торжествами. Я тогда сопровождал фюрера в статусе «личного архитектора», с Муссолини виделся строго на церемониальных мероприятиях. Дуче пытается мне напомнить времена былых надежд, когда будущее виделось исключительно в радужных красках — возрождение Римской империи, Абиссиния, итальянский флаг над всем Средиземным морем?
Впрочем, это неважно. Я не верю в символы. Предпочитаю сухие выверенные цифры: численность боевых кораблей и самолетов, потенциальные возможности итальянской промышленности, людские резервы…
Об этом и поговорим.
* * *
Как ни странно, но за истекшие полтора месяца я больше всего сблизился с Вальтером Хевелем, «человеком-загадкой». Раз или два в неделю советник приезжал ко мне домой, ужинать. Появлялся и в Рейхсканцелярии — конечно, когда находился в Берлине, а не занимался разъездами по городам и весям, от Константинополя до Мадрида, при этом без всякого стеснения пользуясь моим личным самолетом. Я не возражал — обстоятельства требовали моего неотлучного присутствия в Берлине, а чтобы слетать по спешным делам в Рур или на новые авиазаводы «Фокке-Вульф» в генерал-губернаторстве, вполне хватало заслуженной и надежной «Тетушки Ю».
Хевель с воодушевлением окунулся в привычную стихию. Закулисные интриги, тайные переговоры, романтика в стилистике времен Борджа и Медичи. Однако польза от его эволюций была, и существенная — советник ухитрился сдвинуть с мертвой точки идею графа фон дер Шуленбурга и оживить нашу международную дипломатию. Если на испанском или турецком направлениях пока крупных успехов не наблюдалось, то в случае с Францией можно было говорить о некоем прорыве. Выглядело это несколько странно, если не сказать опереточно, но развитие ситуации двигалось в нужном направлении.
— Не следует считать французов сплошь эмоциональными мечтателями, не способными на серьезные поступки, — рассказывал мне Хевель, вернувшись из Виши после ставшего уже знаменитым «18 брюмера адмирала Дарлана». — Не забудьте, эта нация подарила миру Бонапарта, Генриха IV, Жанну д'Арк и Ричарда Львиное Сердце!
— Ричарда? — удивился я. — Английского короля?
— Львиное Сердце, к вашему сведению, никогда не говорил на английском языке, предпочитая родной французский, а его родителями были коренная аквитанка Элеонора де Пуату и граф Анри Анжуйский, ставший монархом Англии под именем Генриха II. Он гораздо более француз, чем корсиканец Бонапарт. Однако вернемся к Дарлану. Решительности адмиралу не занимать, он по крайней мере твердо знает, чего хочет: власть и слава, слава и власть. С такими людьми приятно иметь дело, они предсказуемы, прямолинейны и обычно бесхитростны.
— Этот ваш «бесхитростный» властолюбец устроил форменную резню, от которой даже у Гейдриха глаза на лоб полезли, — мрачно сказал я. — Создал себе репутацию.