— Оружие пусть… оружие у них собрать! — прокричал я.
Выбрался, споткнувшись о засыпанный снегом камень, капитан Геллер. В руке он держал немецкий автомат. Он наклонился, подобрал еще два автомата, передал их Чеснокову. Чесноков помахал мне рукой, и тут развалины вновь ожили: пуля проскочила возле уха полковника, сбила набекрень шапку. Чесноков сказал: «Ах, мать!..» — и прислонился к стене сбоку от пролома. Геллер вжался в мерзлый камень по другую сторону, сделал Чеснокову знак не двигаться и сам, высоко задрав ноги, скакнул обратно в руины.
Я забрался в машину.
— Не поднимайтесь, — твердил я Луизе, хотя та и не думала вставать.
Гортензий пробовал завести машину и бормотал: «Колесо я еще сменяю, колесо тут запасное было, а вот если что с двигателем…» Кровь затекала ему в глаз, он досадливо размазывал ее рукавицей.
На дорогу вывалился здоровенный немецкий унтер. Он сделал враскорячку несколько шагов и упал на четвереньки, похожий на гигантское насекомое.
— Шаренберг убит! — крикнул я. — Гортензий ранен.
Унтер дернулся, словно хотел побежать на четвереньках, но повалился набок, вздрогнул, сжал обмороженную руку в кулак и затих.
— Сволочь, — сказал Геллер равнодушно и убрал «люгер» в кобуру. Шлепнул своего и не задумался.
Чесноков порылся в кармане, вынул еще одну гранату и на прощание швырнул ее в пустой коровник. Стена осыпалась, открывая новый пролом. Три Полковника забросил в машину собранные у немцев автоматы.
— Все, фрау Шпеер, — сказал я. — Давайте я помогу вам сесть.
— Почему вы кричите? — спросила она невыносимо тихо.
— Плохо со слухом, — объяснил я, протягивая ей руку.
Она сильно вцепилась в меня.
— Выпейте водки, — посоветовал я.
Вместо этого она подала флягу мне.
Я глотнул, передал Чеснокову. Тот с удовольствием угостился и подозвал Геллера:
— Причастись, капитан.
Луиза рядом со мной замерла. Она только сейчас увидела неподвижного Шаренберга с темным пятном под мышкой. Гортензий, обтирая лобовое стекло, повернулся к ней и сообщил:
— Дырок в кузове наделали, а так — ничего. Лейтенант вот что-то плохой.
— Может, жив? — спросил я.
Словно в ответ Шаренберг застонал. Геллер подбежал к нему, оскалился, задрав верхнюю губу.
— Гортензий, ехать можем? — спросил я.
— А вот сейчас и проверим, — ответил сержант, заводя машину.
— Это были немецкие солдаты? — спросила фрау Шпеер.
— Да, — ответил я.
Геллер сдирал с Шаренберга реглан. По голым трясущимся рукам Геллера потекла кровь.
— Осколками его, — бросил Чесноков. — Можем не довезти… Давай, Гортензий, гони к госпиталю!
У Луизы застучали зубы. Чесноков вернул ей флягу с водкой, и фрау Шпеер сделала несколько глотков, после чего сунула флягу в муфту. Поразительно, какие вещи женщины умеют прятать в муфте.
* * *
Нашей целью был небольшой госпиталь в Егоровке.
Когда несколько дней назад я доставил туда Шпеера и остальных, мне пришлось выдержать настоящее сражение с тамошним главврачом, толстым, обманчиво-добродушным с виду украинцем по фамилии Перемога. Он глядел на меня, как запорожец на турецкого султана, а я ему даже возразить ничего толком не мог, так окоченел за ту поездку.
Я только и сказал, что мне позарез нужно отдельное помещение для четырех раненых немцев. Любая камора сойдет, лишь бы отдельно.
Тут-то он и взорвался:
— У меня полевой госпиталь, а не курорт для начальства! Люди в два слоя лежат! Советские люди, бойцы и командиры, между прочим! А вы требуете отдельную резиденцию для парочки вшивых фрицев!
Но к тому моменту я уже достаточно отогрелся для того, чтобы сообщить ему, что:
1) вшивые фрицы — тоже люди, хотя в это трудно поверить, да и не особо хочется;
2) они из тифозного барака, так что изолировать их пришлось бы в любом случае;
3) это особо важное задание партии и правительства, которое следует выполнить неукоснительно, и поэтому —
4) у меня имеются неограниченные полномочия от Особого отдела Шестьдесят четвертой армии, в рамках которых я и действую. Вот бумаги.
Всё ясно или будешь в Особый отдел армии запрос отправлять?
— Есть у меня маленький флигелек, — сдался Перемога. Он меня ненавидел за то, что поделать со мной ничего не мог. — Мы там бочки с водой держим, карболку, швабры. Туда можно печку поставить и нары сколотить. Одеяла найдутся. Тиф, говорите? Вши?
Я спросил у него сахар, куска четыре. Он сразу вынул из кармана горсть рафинада, как будто ожидал этой просьбы.
— Истощение? — спросил Перемога уже другим голосом. Он трогал щеку изнутри языком, и толстая твердая щека надувалась. — А охранять ваших фрицев случаем не придется?
Я ответил, что в таком состоянии они не то что сбежать — до сортира доковылять не смогут.
— До сортира им всяко ковылять придется, — строго заметил врач. — Разводить антисанитарию не позволю — расстреляю лично.
— Так уж и расстреляете? — Я постарался вложить в голос побольше иронии.
Он ответил:
— Так и расстреляю.
— Прямо вот лично?
— У меня для этих целей особый револьвер припасен.
И он действительно показал мне крошечный дамский револьверчик, который носил в кармане.
— Еще со времен Гражданской. А вы как думали?
Мне пришлось сознаться, что я никак не думал.
Перемога еще раз посмотрел мои бумаги и наконец ушел распоряжаться насчет моих раненых.
…Госпиталь размещался в бывшем здании совхозного правления, на холме. Солдаты вставили выбитые окна, кое-где заменив стекла фанерными листами, привели в порядок крышу, двери, повесили красный флаг. Возле входа находились четыре облупленные, когда-то белые колонны квадратного сечения.
Но мы направились не к главному входу, а к маленькому каменному флигельку, примостившемуся сбоку от центрального здания.
Когда наша машина остановилась, из флигеля как раз выходил рыжий Кролль с ведром. Рыжий был теперь наголо обрит, на нем красовались грубый толстый халат серого цвета и валенки.
Заметив «фиат», рыжий насторожился.
— Можно, я к ним не пойду? — вяло спросил меня Гортензий.
— Не ходите, Гортензий. Отдыхайте.
— Какое «отдыхайте», машину толком посмотреть надо… Чего там фрицы с ней наворотили… Мы же под личную ответственность брали, теперь в штабе попадет.
— Вы лучше свою голову доктору покажите, пусть перевяжет.
— Да с головой всё в порядке, а вот в машине мне дырок наделали…
Я подал руку Луизе. Она утвердила на снегу кругленькие, детские валенки, тяжело оперлась на меня, выпрямилась, осмотрелась.
По опыту допросов я знаю, что люди смотрят на одно и то же, а видят совершенно разное. Кто-то увидел бы здесь наспех отремонтированное здание совхозного правления, кто-то — удачное место для размещения огневой точки, лично я наблюдал госпиталь, который не стыдно показать иностранным журналистам. А вот что, интересно, предстало взорам Луизы Шпеер?
Она вынула руки из муфты, поправила платок, снова сунула руки в муфту, огляделась, поежилась.
— Попрыгайте, — посоветовал я. — Теплее станет.
— Терентий, — обратился ко мне Три Полковника, — шустро сгоняй за лекарем. У обер-лейтенанта дела совсем плохи, как бы не помер. Неприятностей не оберешься.
Кролль украдкой поглядел на нас, зашел за угол, опорожнил там ведро, поставил его на снег, вытер руки о чистый сугроб и, наконец, осторожно приблизился ко мне:
— Здрасьте, господин лейтенант.
— Выглядишь получше, — заметил я.
— Так здесь же кормят, — Кролль пожал плечами и стрельнул глазами в сторону женщины. Бровью мне намекающее двинул: мол, кто это?
На этот нахальный жест я никак не отреагировал.
— Если бы тебя, засранец, не кормили, ты бы еще неделю назад помер, так что не ври.
— Да я и не вру, — рыжий демонстративно обиделся.
— Остальные как?
Кролль засмеялся:
— Фридрих фон Рейхенау учится колоть дрова.
— Молодец. Будет чем заработать на жизнь.
— Русские ржут как кони, потому что это бесплатный цирк, и дают ему за это Kompot.
— А вам что, Kompot не полагается?
— Так лишним не бывает… — простодушно объяснил Кролль. — А кого вы привезли, господин лейтенант?
Он заглянул в машину. Геллер курил и смотрел в другую сторону.
Я направился к госпиталю. Снег поскрипывал под ногами. Очень издалека сипела музыка — так тихо, что казалась галлюцинацией.
Я открыл дверь. Сразу навалился тяжелый госпитальный дух. Солдат на костылях, обмотанный бинтами, как белый медведь, сердито толкнул меня и упрыгал куда-то.
Огромный Перемога быстро шагал мне навстречу — раскачивающейся походкой, размахивая руками. Он занимал собой всё пространство узкого госпитального коридора, так что мы не могли не столкнуться.