Теперь нам понятно, что благодаря раннему формированию привязанностей, способности к моральному воображению и последовательному подходу к воспитанию характера человек предрасположен к созданию крепкого общества, основанного на эмпатии. Но как нашему мозгу удается упорядочивать устанавливаемые нами социальные связи? Как мы не путаемся в мириадах отношений, которые поддерживаем с другими людьми? Что отличает нас от других общественных животных, существующих в больших группах, помимо стремления к сотрудничеству?
Человеческие социальные группы гораздо крупнее по размеру, чем сообщества других приматов, где взаимоотношения поддерживаются преимущественно с помощью взаимного груминга. Но даже в группах обезьян, обладающих достаточно сложной структурой социальных и родственных связей, прослеживать все дружественные и враждебные отношения – очень сложная задача. Способность к этому, по всей видимости, связана с размерами головного мозга. Профессор Робин Данбар{193}, директор Института когнитивной и эволюционной антропологии при Оксфордском университете, считает, что развитие коры приматов было обусловлено сложными расчетами, необходимыми для существования в общественных группах. И наоборот, размеры группы в конечном итоге определяются степенью развития новой коры (неокортекса). Свой тезис Данбар подкрепляет выкладками, согласно которым неокортикальный индекс – отношение размеров новой коры к общему размеру головного мозга – обладает высокой степенью корреляции со средним размером групп у 36 различных видов приматов.
Профессор Данбар утверждает, что размеры функциональной группы в человеческом обществе точно так же, как и у остальных приматов, связаны с объемом коры. Конечно, человеческие сообщества слишком крупны, чтобы поддерживаться с помощью взаимного груминга. Данбар даже не поленился рассчитать, что для того, чтобы человеческое общество держалось на поиске друг у друга вшей и колючек, нам нужно будет уделять этому 42 % всего времени, когда мы не спим. Но если отставить эти не слишком серьезные расчеты в сторону, рассуждения Данбара действительно помогают нам разобраться в естественном социальном порядке человеческих отношений.
У Homo sapiens объем новой коры составляет примерно 1000 см³, а всего мозга – примерно 1250 см³, и неокортикальный индекс оказывается на 50 % выше, чем у любого вида человекообразных обезьян{194}. Исходя из этого, Данбар заключает, что в человеческом обществе размер стабильной группы должен составлять максимум 150 особей. Это число, которое теперь называют «числом Данбара»{195}, соответствует численности многих сообществ, зафиксированных в ранней истории человечества. Так, в неолитической деревне в Месопотамии около 8000 лет назад проживало 20–25 семей, что как раз и составляет около 150 человек. Из Книги Судного дня – первой переписи населения, проведенной в Англии XI в. по приказу Вильгельма Завоевателя, – известно, что в деревнях Англии и Уэльса в среднем проживало 150–180 человек. Аналогичным образом на протяжении всей военной истории основная боевая единица в профессиональной армии имела численность, примерно соответствующую числу Данбара. В Римской империи центурион командовал сотней человек, и в наше время положение дел практически не изменилось.
Такая боевая единица должна была действовать слаженно, так же как жители древнего поселения или бушмены пустыни Калахари, совместно противостоящие тяжелым условиям среды. Но что же происходит в современных демократических обществах, где в каждом городе проживает много тысяч людей, а города, в свою очередь, объединены в государства, население которых исчисляется миллионами? Как поддерживается стабильность в таких огромных образованиях? Само собой, в данном случае необходимы законы и правоохранительная система, однако есть еще два фактора, помогающие объяснить эту головоломку. Первый – это значимость микроструктуры и самоорганизации человеческих социальных отношений, а второй – роль языка.
Данбар вычислил количественный предел группы с осмысленными отношениями, однако он никогда не утверждал, как считают некоторые, что такие группы одинаковы по своей структуре. Ученый просто предположил, что из-за ограниченной способности нашего мозга к обработке информации мы не можем эффективно организовать отношения, а тем более поддерживать расширенные связи с более широким кругом людей, чем указанное число друзей и знакомых. Несмотря на то что современные технологии способствуют расширению коммуникаций, нет никаких доказательств того, что они улучшают нашу способность поддерживать осмысленные взаимоотношения с бóльшим числом людей.
Что же такое осмысленные взаимоотношения? Последние исследования в области социологии подтверждают соображения здравого смысла: у большинства людей есть несколько очень близких друзей, но при этом мы получаем удовольствие от общения с более широким кругом товарищей и знакомых. Если хотите, можете представить свои социальные связи в виде концентрических кругов с вами в середине. Самый внутренний круг – возможно, в нем всего пять или шесть человек – состоит из тех, кому вы можете доверить практически все и к кому вы обращаетесь в самые тяжелые моменты, в том числе из близких родственников. За пределами этого круга располагается группа из 15–20 друзей; вы поддерживаете с ними частые контакты, разделяете их взгляды на жизнь, и вы близки с ними настолько, что их болезнь или смерть вызовет у вас глубокие переживания. В следующем круге обычно находится около 50 человек (позже я объясню, почему количество людей в каждом круге увеличивается примерно в три раза), с которыми мы не теряем контакт, но видимся нерегулярно. Таким образом, среднестатистическая социальная сеть расширяется в виде ряда иерархических подгрупп, в которых близость, значимость и доверие уменьшаются с уменьшением времени, потраченного на общение.
Получается, что чем шире социальные связи, тем слабее привязанность между отдельными людьми{196}. Количество близких взаимодействий для человека лимитируется как временем, так и интеллектуальными усилиями, необходимыми для их поддержания. Конечно, некоторым людям игра с социальными связями удается лучше, чем другим: в качестве мастера коммуникации на ум тотчас же приходит Билл Клинтон, а если обратиться к более давней истории – Уинстон Черчилль и Бен Франклин. Да, индивидуальные особенности, вероятно заложенные от рождения, действительно существуют. К примеру, с помощью фМРТ-исследований удалось показать, что вентральная часть медиальной фронтальной коры играет решающую роль в социальных умениях, что в очередной раз подтверждает гипотезу профессора Данбара о том, что именно новая кора определила превосходство человека в социальных коммуникациях. Но, помимо навыков общения, Клинтон, Франклин и Черчилль обладали исключительными вербальными возможностями. Именно речь, дополняющая ум и эмпатическое понимание, крайне важна для нашего успеха в обществе.
* * *
Мы не знаем, когда появилась человеческая речь, потому что она не оставляет никаких физических следов (подобных следам использования инструментов или огня), которые могли бы обнаружить археологи. Однако очевидно, что люди умеют говорить, а наши ближайшие родственники, шимпанзе, обладают лишь очень ограниченной способностью к вербальной коммуникации, хотя и у них, вероятно, есть собственная примитивная «теория разума». При этом наш геном на 98 % совпадает с геномом шимпанзе. Так где же кроется разница? Эволюция – это весьма консервативный процесс. Хорошо работающие участки генетического кода – шаблоны, кодирующие особенности строения и функций, удачно приспособленные к условиям окружающей среды, – остаются одними и теми же у разных видов. Только при изменении кода в результате мутации или рекомбинации и подтверждении пользы этих трансформаций в ходе естественного отбора возникают эволюционные изменения.
Первое свидетельство в пользу того, что речь появилась в результате случайной мутации, которая не возникла у шимпанзе, ученые получили благодаря одной лондонской семье. В трех поколениях этой семьи (в научной литературе ее стали обозначать как «семья КЕ») почти половина членов страдали от дефектов речи. При этом их проблемы заключались не только в произношении слов и составлении предложений, но и в контроле над точными движениями мимических мышц и рта, необходимыми для артикуляции, то есть для образования звуков, на которых основан человеческий язык. В 2001 г. нейрогенетик Саймон Фишер вместе с коллегами из Лондона и Оксфорда обнаружили, что у страдающих речевыми нарушениями членов этой семьи ген FOXP2{197}, находящийся в седьмой хромосоме, несет структурные повреждения, нарушающие его регуляторную роль в развитии нервной и мышечной систем, связанных с нормальной речью.