Здесь — «не укладывалось в голову православную».
В теории подобные, изложенному Аггеем, эпизоды называются «языческая реакция». А по жизни… Если удаётся найти трещину, разделить общность — туда обязательно кто-нибудь всунется. Это ж так выгодно! «И восстал брат на брата». Тогда всё душевное дерьмо, свойственное хомнутым сапиенсам, лезет наружу. Так удобно увидеть в своём соседе — «чужого». И — «придти за его имуществом».
Наконец, оставшихся в живых православных загнали «в дом ихнего распятого бога» и запалили. Точнее, поскольку православными в селении были все, а воспроизвести песнопение в честь уборки навоза «солнечного коня» — не смог никто, то в костёр загнали просто выглядящих таковыми. Если учесть, что смешение муромы и славян происходило уже три столетия, что до этого были балты, что славяне — разные…
Короче: на усмотрение «истинных конюхов». Какой-то вариант первичной фильтрации советских пленных подразделениями вермахта:
— Чернявенький? Юде. Расстрелять.
Только наоборот. В смысле окраса.
Естественно, местных расспрашивали насчёт «тайных славян». Некоторые довольно старательно закладывали друг друга. В надежде на оставшееся после покойников имущество. «Конюхи» — уйдут, а пажити и нивы — останутся.
Аггея поэтому и оставили в живых: как священник он знал всех в округе и мог профессионально оценить уровень «личной христианизации».
Дьякон отвечать на вопросы отказался. Он в душе уже отпел сам себя, приготовился к лютой смерти под пытками. Но его просто оттрахали перед недавней паствой. На площади перед догорающей церковкой. Для унижения «ихнего сдохшего бога».
Процедуру повторяли весь день и всю ночь. В акции приняла активное участие часть его прихожан. В бесконечно потоке унижений, оскорблений, побоев, боли Аггей терял сознание. Его отливали водой и продолжали уже просто мучить. Как «живой символ враждебного режима», над которым «всякий истинно конско-верующий» должен «восторжествовать по-жеребячьи».
«Унижение символа» — довольно типовая ситуация и в 21 веке. Сжигание флагов, сокрушение памятников, оплёвывание дерьмом… Из особенного — колокол.
Церковный колокол небольшого размера, упавший со сгоревшей колокольни, приглянулся предводителям. Они публично выдрали из него язык. А само изделие надели на голову Аггея.
Рановато: манеру уничтожать заключённых «шляпами железными» относят к маме Ивана Грозного Елене Глинской, которая за полгода таким инструментом насмерть ухайдокала 47-летнего брата покойного мужа — Андрея Старицкого. Чтобы не мешал молодой вдове находить утешение в объятиях женатого фаворита. Ну и, заодно, самовластно управлять Русским царством. Например: чеканить первую московскую монетку.
Колокол привязали к верёвочному ошейнику, и заставили Аггея таскать на голове шапкой. Периодически сбивали с ног ничего не видящего человека. И снова насиловали, колотя при этом палкой по «шляпе».
Снова ничего нового — напоминает эпизод из Бабеля:
«Акинфиев завернул тогда рубаху. Дьякон стал перед ним на колени и сделал спринцевание. Потом вытер спринцовку тряпкой и посмотрел на свет. Акинфиев подтянул штаны; улучив минуту, он зашел дьякону за спину и снова выстрелил у него над самым ухом.
— Наше вам, Ваня, — сказал он, застегиваясь».
Разве что — револьвера нет. И — спринцовки.
Аггей не мог точно сказать — сколько времени он пробыл в таком «колокольном» состоянии. Сначала его спрашивали о каких-то кладах, которые, почему-то, должны быть зарыты церковниками. О «тайных христианах», которые, с чего-то, должны были существовать среди людей, живущих в православном княжестве. О секретных планах князя Юрия и Ионы Муромского. Как будто они с сельским дьяконом совет держали.
Он молчал, и его мордовали.
Его бы замордовали до смерти, но среди других пленных, из числа бывших его прихожан, нашлись добрые души, которые промывали и перевязывали раны, подкармливали и поддерживали. Все они были вскоре убиты.
Наконец, «конюхи солнечного коня» вдруг засуетились и потащили его куда-то. Хотели прирезать, но нести колокол никто не захотел. Был пеший марш, в котором Аггей сбил в кровь ноги.
— Одной святой молитвой спасался. Молился и шёл, молился и шёл. Об одном просил: чтобы не упасть. Ибо — не встану.
Потом — плаванье по реке, бегство со всеми с плота. Оставлять его в живых никто не собирался. Но мучители отвлеклись на действия моих людей, стаскивающих дощаники с мелей. Аггей ухитрился стащить у одного из раненных мятежников нож, освободиться от «шляпы» и сбежать. С острова — не убежишь, закопался в песок, ожидая погони и смерти. Увидел нас и выскочил.
Если сильно конспективно — вот так.
Смотреть — не может. Глаза привыкли к полутьме, даже неяркий свет — болезнен, постоянно слезятся глаза. Правое ухо не слышит — с этой стороны чаще били палкой по колоколу. Ноги… язвище. Да и сам весь… непрезентабелен.
— Убей меня, Воевода.
Здрас-с-сте!
— А зачем тогда муки принимал? Мог же этих… «конюхов» раздразнить — они бы сразу убили. Без всех твоих мучений.
— Нет. Нельзя. Они бы там и бросили. Диким зверям на съедение. А ты меня похоронишь правильно. С отпеванием. Может, и сорокауст закажешь. На помин души. А жить я не хочу и не могу. Били они меня сильно. Отбили всё.
Нет, не всё. Лужи под тобой нет — почки функционируют. Зубов… кашку можно.
— Мне поп нужен. Пойдёшь?
— Нет. Сил моих нет. Помереть хочу.
— Не гневи господа. «Пока живу — надеюсь» — слышал? Про покровителя своего, пророка Аггея забыл? «И было слово Господне через Аггея пророка: обратите сердце ваше на пути ваши. Взойдите на гору и носите дерева, и стройте храм… Вы сеете много, а собираете мало; едите, но не в сытость; пьете, но не напиваетесь; одеваетесь, а не согреваетесь; зарабатывающий плату зарабатывает для дырявого кошелька. Ожидаете многого, а выходит мало; и что принесете домой, то Я развею. — За что? говорит Господь Саваоф: за Мой дом, который в запустении, тогда как вы бежите, каждый к своему дому».
Я хотел повернуть ему голову, потянулся к его лицу… Но воздержался: неровная, серыми редкими клочками торчащая борода, на опухшем лице, выглядела… нехорошо.
— Обернись. Вон — гора. На ней — дом мой. Город, рекомый Всеволожском. «Взойдите на гору и носите дерева, и стройте храм». И храм там будет. Но кто укрепит души ослабевшие, кто насытит страждущих — словом добрым? И кому, как не тебе, претерпевшему муки от «конюхов солнечного коня», подобных которым есть немало в здешних землях, возвысить голос? За мой дом, за место, которое пока ещё — в запустении? «Тогда как вы бежите, каждый к своему дому».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});