Читать интересную книгу Записки санитара морга - Артемий Ульянов

– У Пашки? – встревоженно переспросила Марго, перестав нарезать ломтями легкое.

– Черт! – вполголоса выругался я, снимая перчатки и фартук. Бросив через плечо «я недолго», вышел из секции, оставив врача наедине с органокомплексом.

«Вот только не это», – думал по пути к «двенашке», внутренне сжавшись от предчувствия скорого столкновения с Пашкиным горем. Мы не были с ним большими друзьями, но человек все-таки не чужой.

Работая в «Мосритуале» бальзамировщиком, Пашка Фомкин частенько захаживал к нам в отделение, ближе к концу рабочего дня. То за какой-нибудь мелочью, вроде куска капельницы, то просто пообщаться. Большой знаток анекдотов и смешных тостов, он был занятным юморным парнем лет тридцати, любимцем женщин и культурным пьяницей, считавшим, что понятие «алкоголизм» придумали наркологи, чтобы иметь стабильный заработок.

Невысокий, с щуплой подростковой фигурой, очень заботился об имидже, стараясь выглядеть человеком, у которого «все в порядке». Всегда в безупречном деловом костюме, модных ботинках «инспектор» и дорогих тонких часах, идеально побритый и причесанный, сильно пахнущий польским одеколоном с французским именем, Фомкин походил бы на банковского клерка, если бы не излишне массивный кожаный чемоданчик, который роднил его с успешным коммивояжером.

С чемоданчиком этим он не расставался, ведь в нем находился набор бальзамировщика. Получив сообщение на жужжащий пейджер, гордо висевший у него на брючном ремне, Пашка важно смотрел в него, сперва обязательно выдержав паузу, чтобы все вокруг непременно обратили внимание на это событие. Прочитав послание от диспетчера «Мосритуала», он степенно вставал, говоря «извините, дамы и господа, срочные дела», и уезжал по адресу, где его ждала очередная бальзамировка. Фомкин консервировал усопших граждан Северо-Восточного округа столицы уже более десяти лет и считался высококлассным профессионалом. Пару лет назад он за несколько месяцев проводил в мир иной четырех стариков из одной семьи, живших на попечении родных где-то в Бибирево. Этот факт делал его редким ритуальным работником, имевшим постоянных клиентов, чем Пашка очень гордился.

Со временем я понял, что Фомкин относился к породе жуликоватых циников, которых в похоронном деле было весьма немало. Его массивная цепочка и увесистый браслет из стоматологического золота наглядно подтверждали это. Драгоценный металл он добывал в недрах ртов клиентов, втихаря от родни.

Несмотря на приличные заработки и высокий спрос среди дам разных калибров, Паша жил с мамой, которую очень любил, о чем трогательно сообщал каждый раз, будучи во хмелю. Я помнил об этом, и потому каждый метр коридора, ведущего к «двенашке», давался с трудом.

«Что сейчас ему скажу? И как? – думал с тоской, приближаясь к сочувственному гулу коллег. – Скажу… Пашка, держись, братан. Это надо пережить. Хотя – нет… Просто – Пашка, держись, братан. Да, так будет правильно», – решил за пару шагов до эпицентра внезапного горя.

Зайдя в комнату отдыха, я присоединился к Вовке Бумажкину, дежурным агентам из «Мосритуала», лаборанткам и санитаркам патанатомии. Собранные по тревоге сердобольной Катей, они стояли полукругом у кресла, в котором сидел Паша. И Паша этот лишь в общих чертах напоминал того прежнего Фомкина, которого я знал. Его живая колоритная мимика безвольно повисла на опухшем лице, а пустые глаза безжизненно смотрели сквозь утешающих. Непричесанный, он был одет в затрапезный мятый спортивный костюм с большой дурацкой надписью «sport», протянувшейся по рукавам. На одном из них часть буквы «о» спряталась в складку, образовав слово «спирт». Из-под широких штанов торчали фрагменты бесформенных заношенных замшевых кроссовок, похожих на те, что добрые люди аккуратно ставят у помоек. Единственное, что было в нем от привычного Фомкина, так это пейджер, который он держал в руке.

– Вот, пей, Пашенька, пей, – дрожащим голосом говорила агентша Ирка, протягивая ему стакан воды, сильно воняющий сердечными каплями.

– Надо же что-то делать, что-то делать! – шепотом причитала Катька, нервно теребя в руке косынку.

– Ты успокойся, Паш, – доверительным баритоном вздохнул Бумажкин, тронув бедолагу за плечо.

– Мама, – отрешенно проговорил тот, приподняв глаза на Вовку и заполнив комнату свежим спиртяжным духом.

– Пашенька, может, тебе водочки налить, а? – неуверенно спросил кто-то.

В ответ Фомкин отрицательно качнул головой, тяжело прерывисто вздохнув. И повторил:

– Мама…

– Ты сейчас только главное скажи. Где? Когда? Что случилось? – участливо продолжал Бумажкин, для верности присев перед Фомкиным на корточки.

– Я домой… п-пришел, – чуть заикаясь, невнятно начал он, но не договорил, в отчаянии закрыв лицо руками и тихонько застонав. «Двенашка» наполнилась женским шепотом, в котором слышалось «боже, ужас какой, бедненький».

– Паш, домой пришел, а с мамой что? – вкрадчиво спросил Вовка, чуть похлопывая Фомкина по плечу.

– Пришел, а она… она… – силился справиться с собой Павел, обхватив голову руками.

– Капли тут не помогут, надо таблетки какие-нибудь, – со знанием дела вполголоса сказала Катька.

Занятые Пашкиным горем, собравшиеся не заметили, как в «двенашке» появился Плохотнюк, который по праву считался главным собутыльником Фомкина, ведь тот даже иногда называл его младшим братом.

– Чего случилось-то? – испуганно спросил Борян, нервно сглотнув. Народ расступился, пропуская его вперед.

– Говорит, что мама… это… – ответил я, борясь с подступающими слезами. Собравшиеся согласно закивали.

– Паш, ты чего? – грубовато сказал Плохиш с легким оттенком угрозы. И встряхнул приятеля за плечо.

– Боря, с ума сошел?! – возмущенно вскипела агентша Ирка. – Как ты можешь, это же…

– Водки дайте-ка, – коротко отрезал Плохотнюк, не обращая на нее внимания.

– Предлагали – отказывается, – сказал кто-то сбоку.

– Давайте, давайте, два по сто пятьдесят, – недовольно повторил Борян, внимательно глядя на Фомкина.

Спустя несколько секунд в его руке были два стакана с изрядной дозой топлива в каждом.

– Павка, братуха, а ну-ка… грянем-ка! – задорно сказал Плохотнюк, протягивая стакан собутыльнику. Тот неожиданно взял его и чокнулся с Борей.

– За Бог с нами и за хер с ними, – отчеканил Плохиш и подмигнул Павлику.

– Ага, – ответил тот и разом прикончил «белую», трижды шумно глотнув. Борька сделал лишь маленький глоточек, после чего ловко убрал стакан за кресло. Протяжно занюхав кулаком, Фомкин внимательно посмотрел на собутыльника и громко икнул.

– Давай, Павлуня… Как брату младшему… Лады? – похлопал его по плечу Борян.

– Плохиш, ты братан мой, – начал тот нараспев и снова икнул, стремительно пьянея и заливаясь пятнистым румянцем. – Братан, – продолжил он, чуть покачнувшись и картинно ударив себя кулаком по лбу. – Брат! Домой прихожу, а мама… Мама…

Все замерли в ожидании страшной новости. В тишине этой было слышно потрескивание лампы дневного света, доносящееся из коридора.

– Мама… мне и говорит, что… – горестно держась за голову, сказал Паша.

– Говорит… то есть? – кто-то недоуменно повторил за ним.

– Что тебе мама говорит? – требовательно спросил Плохиш, глянув на обескураженные лица сочувствующих.

– Мама… говорит, мол, спасла я тебя, сынок. Спасла, дурака! Мент, говорит, приходил к нам, в фуражке. Мусор, в форме заявился, – злобно сжав кулаки, уточнил Фомкин. И опять схватился за голову.

– И че? – командным голосом продолжал допрос Боря, ткнув Пашку в бок.

– Че?!! Слушай д-дальше, бра-атан. Мама его в глазок увидала… Думала, он ко мне. Она мне все говорила, ох, тебя посадят, Павлик, и я тогда умру от горя… Ну, вот… Мама и говорит менту через дверь, типа, подождите, вот оденусь и открою. А сама в комнату ко мне, сыночка спасать. Банку мою со шкафа взяла… и… чтоб меня, значит, не посадили – в унитаз ее. А? Эффектно?

– Эту ту самую банку твою? – изумленно переспросил Бумажкин, вытянувшись лицом.

– А какую? Ту, ту самую, литровую банку, полную… полную, четыре года собирал! И в унитаз! Смыла еще пару раз, чтоб надежнее. Дверь потом открыла… А там! – рассказчик трижды тщательно постучал себя кулаком по голове. – Там – участковый, сука… урод… Опрос жителей устроил, сволочь мусорская… Типа, видели подозрительных ли… личностей? Нет? Ладно, я пошел, типа. И свалил. Все, занавес! Хлопаем все, хлопаем! – весело обратился он к аудитории, истерично аплодируя.

– Что за банка-то? – раздраженно спросила Катя, оставшаяся без большой общей трагедии, которая стала бы главным событием ее одинокой жизни, хотя бы на ближайшее время.

– Ба-аночка, обычная, так себе, – живо откликнулся Фомкин, с трудом пытаясь встать с кресла. – Литровая, стеклянная… Полная голдятины зубной, девятая проба, чтоб он сдох! В своей фуражке… урод, – горько юродиво улыбаясь, объяснил Пашка. – Не, ну мама, конечно, хороша!! Тут ничего не скажешь, тут я пас… Хотя понять можно, испугалась за меня… Но этот-то, сволочь ментовская… Ведь четыре года собирал! Я, может, их в детский дом хотел…