Читать интересную книгу Граждане Рима - София Мак-Дугалл

— Знаю, — сказал он дрожащим от напряжения голосом. — Ладно, хватит на этом.

Бессмысленные слова, с горечью подумал он.

— Главное, чего ты хочешь, это оказаться в безопасности, — сказала Уна не терпящим возражений тоном. — Поэтому не важно, насколько это далеко или как долго туда добираться. Пока ты жив, будешь делать все, что от тебя требуется. Так что нет смысла совершать глупости.

— Это не глупости, я же не знал, что вы наделали, — оборвал ее Марк, чувствуя захлестнувшую его волну непонятного гнева. Только некоторое время спустя до него дошло, что никогда до этого никто из его ровесников — и уж тем более какая-то девчонка — не называл его глупцом.

— На этот раз стражники могут нам и не поверить, — устало, примиряюще сказал Сулиен. — Ты все еще можешь быть в Кесарее Инкорум, в Томисе или где-нибудь еще.

— Вряд ли, — пробормотал Марк.

— Нет, точно, — согласилась девушка, на сей раз вполне мирно: было очевидно, что она победила.

— Так или иначе, дольше оставаться здесь нельзя, — сказал Сулиен. — Придут люди.

Прежде чем уйти, Марк, так же как и Уна, на минутку задержался прочитать надпись на надгробии Элия:

«Я всегда буду лежать рядом с тобой, и как в жизни дом наш служил нам прибежищем, так и это надгробие упокоит наши кости».

Он подумал о родителях, провощенных и совершенных, все так же покоящихся в крипте за пределами Рима. Он понял, что у него почти не было времени поверить, что их действительно убили, что можно проклинать за это кого-то вполне реального, и даже сейчас он слишком занят, чтобы скучать по ним — по ним обоим, — испытывать острые приступы тоски, способной вызвать справедливый гнев. И шофера, подумал он, беднягу шофера они тоже убили.

Затем, почувствовав укол вины, он вспомнил о Гемелле и о Варии.

Обернувшись, Марк увидел, что девушка снова с любопытством наблюдает за ним, хотя на сей раз она моментально опустила глаза, так и не встретившись с ним взглядом.

Марк вспомнил о шапке, которую она ему дала. Он надел ее, натянув как можно глубже, полностью закрыв затылок и лоб — так, что даже бровей не было видно.

— Совсем другое дело, — к удивлению Марка, спокойно пробормотала девушка, — теперь не важно, какого цвета у тебя волосы.

— Ладно, — согласился Марк, впрочем без особого выражения.

Он смотрел на туман. Это было плохо, это означало, что осень выдастся нешуточная.

Марк не сомневался, что на карте все выглядело просто, но отыскать реку в правильном направлении оказалось труднее, чем он думал. Они двинулись через кладбище, миновали растущие рядком ели, из-за которых донесся протяжный печальный рев. И они поняли, что другого выхода нет, что им придется пробираться через ощетинившуюся развязками шоссейную сеть, шарахаться от машин, мчащихся сквозь насыщенный выхлопными газами удушливый воздух. Дойдя до средокрестья дорог, они наконец увидели реку, но она была настолько закрыта автострадами и государственными предприятиями, что ее было едва видно и подобраться к ней не представлялось никакой возможности. Даже если бы им удалось оторваться от дорог, они заблудились бы без указателей на Тарбу и Лорду — заблудились бы еще безнадежнее, чем сейчас. По мере возможности они двигались участками, поросшими бурой травой, продирались сквозь заросли чертополоха и ворсянки. Но иногда не оставалось ничего иного, кроме как ступить на узкое полотно дороги, следуя ее изгибам, уворачиваясь от проносящихся мимо машин, вдвойне пугающих — скоростью и парой глаз за лобовым стеклом. Шапка съехала совсем низко, Марк с большей решимостью, чем когда-либо, изучал асфальт впереди. Было совершенно ясно, что разгуливать пешком здесь не следует. Прошло два часа, прежде чем они добрались до прямой, как стрела, магистрали, пересекавшей затопленную Гарумной равнину.

Сжав кулаки, Уна остановилась на одном из треугольных земляных участков, обрамлявших дорогу, уперла руки в бока.

— Слушайте, теперь надо быть поосторожнее. Придется сойти с этой дороги, а здесь повсюду тысячи рабов. Рабочих.

Далеко за высокими изгородями и рыхлыми конусами гравия и глинистого сланца их взгляду открывался только крохотный кусочек реки. Равнина была плоской и безлюдной — бескрайнее пространство в наростах бумажных фабрик, заводов по переработке гравия, боен, кварталов, где ютились рабы, и огромных комбинатов, производивших двигатели для магнитных поездов. Странно было думать, что совсем рядом работают сотни людей, так как на всей равнине не было видно ни единого человека.

— Надеюсь, все уже успели сообразить, — продолжала Уна, — появляться возле мест, где живут рабы, нам не стоит. — Быстро взглянув на Марка, она добавила: — Так что хватит валять дурака с этой шапкой. Здесь до тебя особо никому дела нет. Кроме твоего затылка они все равно ничего не увидят.

Марк даже не удостоил ее взглядом. В последние часы, когда он покорно плелся между ними, как заключенный, тоска по дому и скорбь снова охватили его с такой силой, что словесные выпады Уны не могли ни приободрить, ни задеть его. После затянувшейся паузы он преодолел себя и апатично спросил:

— Ты работала где-нибудь в таком месте?

— Да. Я много где работала, — коротко, неопределенно ответила Уна, и больше они не заговаривали.

Но сойти с дороги было по-прежнему некуда. Конечно, на другой стороне обочины их было бы не так видно из машин, но зато слева они хорошо просматривались с фабрик. Они двинулись вперед. Уна, скрипя зубами, смотрела по сторонам, не следит ли кто-нибудь за ними, стараясь почувствовать заброшенные в их сторону рыболовные крючочки любопытства и, если что, увернуться от них, но машины мелькали слишком быстро, она не успевала проникнуть в чужое сознание, прежде чем оно уносилось прочь. Она отвела взгляд от дороги, сосредоточившись на серой каше дворов и построек, надеясь, что ей все еще удалось сохранить лондонское чутье на заброшенные места. Она почувствовала облегчение, когда ей пришлось оставить своих спутников и зайти в стоящий на бетонной площадке магазин, чтобы купить что-нибудь, хотя при этом ей пришлось улыбаться продавцу и разговаривать с ним. Лучше было оказываться там, где привыкли к посетителям. Было так несложно притворяться, что родители ждут ее на парковочной площадке, но в этом и не было настоятельной необходимости, — никто не смотрел на нее с удивлением, пока она спокойно брала продукты с полок, вытаскивала карту из кипы брошюр возле двери. Она вышла, весело таща в обеих руках магазинные пакеты, и быстро, жизнерадостно направилась к акациевой рощице за парковкой, где прятались Марк и Сулиен, и, прежде чем успела дойти до них, начался дождь. Сначала он просто моросил, казался прохладным и освежающим, но тем не менее замедлял их шаг и в конце концов стал действовать на нервы, так что они были почти рады, когда примерно через час он превратился в настоящий ливень и вымочил их до нитки.

Наконец, пройдя через низкорослый ракитник, они доковыляли до безлюдных корпусов цементного завода и, скользнув в гараж, дрожа, стали ждать наступления темноты. Они прошли не более семи миль, но вымотались до предела. В скудном свете стали изучать карту, Уна хмурилась от неловкости и досады, поскольку ей потребовалось какое-то время, чтобы, разобравшись в путанице разноцветных ниточек, убедиться, что широкая красная полоса действительно была той автострадой, с которой они недавно сошли. Наконец, наклонившись, она неуверенно провела извилистую линию, петлявшую между знакомыми Марку объездными дорогами, железнодорожными путями и проселками и дотянувшуюся до самых гор. Мысленно превратив извилистую линию в прямую, Марк только вздохнул.

Это был плохой день, но последующие дни и ночи выдались ненамного лучше. К восходу следующего дня фабрики превратились в узкую линию на горизонте, и теперь путники могли идти берегом реки через бобовые и пшеничные поля. Внезапно на востоке, по другую сторону дороги, резко обозначились округлые холмы. В свете разгоравшейся зари они увидели бледные тени далеких облаков, неожиданно превратившиеся в белоснежные вершины гор, прозрачные, как калька. Они уставились на них, охваченные недолгим радостным возбуждением. Уна никогда прежде не видела гор, не считая картинок в газетах или плакатов, рекламирующих места для проведения отпусков.

Но они оставались бледными, хрупкими, далекими силуэтами в небе и, казалось, никогда не станут ближе. Впереди, на западе, окружавшая дорогу земля тянулась бесконечной равниной, по которой, конечно же, было легче идти, но которая усиливала их ощущение, что они не двигаются, что дорога прокручивается у них под ногами, как конвейер. Возбуждение Марка при виде гор быстро улетучилось, и его угнетенно молчаливое состояние тяжело повисло над всеми. Даже Уне с Сулиеном стало труднее разговаривать друг с другом. Сулиен продолжал думать, может ли он что-нибудь сделать с покрытым синяками лицом Марка, и уже в первые ночи заметил неловкую походку своего спутника и то, что временами он держится за живот. Порой Сулиену чуть ли не хотелось, чтобы им подвернулся какой-нибудь покалеченный человек, которому он обязан помочь, он так страдал от своей бесполезности. Но Марк был настолько непроходимо погружен в себя, что Сулиен не мог придумать, как объяснить, что он собирается делать, и как вообще подступиться к пациенту, а когда он вспоминал об их несостоявшемся разговоре на кладбище, ему и вовсе не хотелось помогать Марку. А поскольку синяки были легкие, он в конце концов дал им исчезнуть самим по себе.