Однажды подошли к густому кустарнику и решили наломать для костра сучьев, как вдруг там, в кустах, зашевелилось и полезло что-то мохнатое.
– Медведь! – воскликнул Свинцов и вскинул винтовку.
Кусты затрещали сильнее, из них выскочило престранное существо, покрытое длинной шерстью, и со всех четырех ног кинулось прочь. Свинцов, сам превратившийся за это время в зверюгу, кинулся догонять. Существо достигло ближайшего дерева и, ловко перебирая передними и задними лапами, вмиг взлетело к самой верхушке и оттуда с беспокойством следило за подошедшими.
Свинцов, поставив винтовку к ноге, спросил Чонкина:
– Что за зверь, не знаешь?
– Не знаю, – удивленно сказал Чонкин. – Но похоже, что обезьян.
– Откуда ж обезьян? – усомнился Свинцов. – Это ж тебе не Африка. Может, какая кошка или же соболь.
– Да ты что! – сказал Чонкин. – Какой же соболь? Соболь будет поменее и больше, как бы сказать, на человека похожий, правда, с хвостом. А это чистый обезьян. Нас прошлый год в зверинец возили, там был один горилл точно такой же. Может, и этот из зверинца убег.
– Вроде, как мы с тобой, – пошутил Свинцов, не спуская глаз с непонятного зверя. – Похоже, и правда, что обезьян. Слушай, а ты думаешь, обезьянов едят? – спросил он и, подняв винтовку, потянул к себе рукоять затвора.
– А чего же не есть, – предположил Чонкин. – Та же свинья, только что по деревьям лазает. Шерсть опалить, шкуру содрать, а мясо можно и не варить, а прямо на прутья накалывать и в костер. Лопал когда такое?
– А как же! – сказал Свинцов. – Мы, бывалоча, с капитаном-то нашим Милягой барана задерем и вот так, как ты говоришь. Мясо на прутья нанижем и над угольями… – Свинцов сглотнул слюну и вскинул винтовку. – Да, это, промежду протчим, сашлык называется…
– Не стреляйте! – закричала обезьяна жалким человеческим голосом. – Не стреляйте, я сдаюсь.
– Гляди! – удивился Чонкин. – Говорить умеет.
– Тьфу! – плюнул Свинцов. – Говорящая, Иван!
– Чего? – отозвался Чонкин.
– Ежли она говорящая, я ее есть не смогу, я брезгливый.
– Да вообще-то, конечно, – согласился Чонкин. – Оно-то так.
– Ладно, слезай, – приказал Свинцов обезьяне. – Слезай, в рот тебя, а то застрелю.
Обезьяна проворно спустилась и стала перед Чонкиным и Свинцовым почти что на две ноги, только слегка опираясь передними конечностями о поваленное дерево. Хотя была она покрыта шерстью с ног до головы, Свинцов разглядел в зарослях признак мужского пола и спросил спустившегося строго:
– Кто такой?
Спустившийся молчал и дрожал мелко, как овца перед закланием.
– Говори, кто такой! – зарычал Свинцов и снова щелкнул затвором.
– Не стреляйте! Не стреляйте! Не стреляйте! – закричал спустившийся и упал перед Свинцовым на колени.
– А почему же не отвечаешь, кто такой? – спросил Свинцов, осторожно добрея голосом.
– Я сам не знаю, кто я такой, – признался спустившийся. – Не знаю, кто я – человек, зверь, черт или леший.
– В лесу живешь? – продолжал допрос Свинцов.
– В лесу.
– А пожрать чего найдется?
– Для вас, – сказал леший, – для вас непременно найдется.
– Ну веди нас к себе. Надумаешь убечь, помни, пуля бегает шибче.
Пошли в гости. Леший бежал впереди, помогая себе передними конечностями. Свинцов и Чонкин за ним не поспевали, но он время от времени останавливался, поджидая своих гостей, и опять бежал вперед, как собака, ведущая охотника по следу.
Спустились в овраг. По камушкам перешли заплесневевший ручей. Пересекли небольшую поляну и перешагнули через ствол большой, лежащей, как труп, сосны. За ней были сросшиеся кусты. У кустов леший заколебался, а Свинцов на всякий случай взялся за рукоять затвора.
– Пришли, – сказал леший устало.
– Куда же пришли-то?
– А вот сюда, – сказал леший и юркнул в кусты.
Свинцов кинулся за ним, рассчитывая в случае чего тут же его придушить, и невольно вскрикнул:
– Батюшки! Так это ж берлога!
Леший, сверкнув голым задом, уже улезал в берлогу на карачках. Свинцов полез следом. За ним Чонкин. Берлога оказалась длинным, полого спускавшимся и заворачивающим вправо лазом. Они проползли по нему несколько метров, и уже свету сзади не было видно, а под коленями ощутилась твердая почва.
– Не удивляйтесь, – услышали они голос лешего. После чего чиркнула спичка и с шипением загорелась, а от нее засветилась и семилинейная лампа.
– Ух ты! – ухнул Чонкин, а Свинцов от себя добавил чего-то по матушке.
То, что они увидели, описанию не поддается. За узкой горловиной начинался постепенно раздвигающийся вширь и ввысь коридор, пол его был устлан струганными и даже крашеными досками, коридор этот оканчивался дверью, а за дверью была самая настоящая комната, даже неплохо убранная, даже с книжной полкой и с книгами, с топчаном, покрытым тряпьем, но, что больше всего удивляло: над топчаном висел портрет человека в старой форме с эполетами и аксельбантами.
– Это кто ж такой? – почтительно спросил Свинцов.
– А это… – замялся хозяин берлоги, – это, как вам сказать… Это Его Императорское Величество Государь Император Николай Второй.
– Ого! – невольно выдохнул Чонкин.
– А вы, сами-то, извиняюсь, кто же-то будете? – перешел на «вы» оробевший Свинцов.
– А я, – сказал леший, – Вадим Анатольевич Голицын.
Будучи человеком, Голицын считался в здешних местах помещиком, потом служил в свите Его Величества, вместе с ним был в Екатеринбурге, но при расстреле царской фамилии случайно остался жив. Бежал в родные места и поселился и лесу, ожидал конца большевистской власти. Ждать, однако, пришлось слитком долго. Со временем полностью оборвался, одичал, зарос шерстью. Вел дикий образ жизни. Питался грибами, ягодами, кореньями, руками ловил зайцев и птиц. Лесные звери его боялись. Он жил под открытым небом, пока не набрел на берлогу и не выгнал из нее спавшего в ней мед ведя. Медведь после этого стал шатуном, бродил по лесу, выходил на дорогу, нападал на лошадей и людей, но захватившего берлогу боялся.
Живя в берлоге, Голицын стал постепенно возвращаться к человеческой жизни. По ночам прокрадывался к деревням, воровал что под руку попадется, в конце концов появились у него керосиновая лампа, деревянный топчан с матрасом, набитым соломой, появились лопата, топор и прочие мелкие инструменты. А уже накануне войны у него появилась даже собственная библиотека. Ехала по дороге передвижная изба-читальня, шофер был пьяный, разбил машину и сам разбился. Когда машину обнаружили, она была уже полностью опустошена. Библиотека, которую вез погибший шофер, принадлежала когда-то Голицыну, к нему она частично и вернулась. В той части, которая ему сейчас досталась, были романы Достоевского и Данилевского, детское издание «Записок охотника», подарочное издание «Евгения Онегина», полное собрание сочинений Гоголя, половина марксовского полного собрания сочинений Чехова, книга «Путешествие по Енисею», мифы Древнего Египта и Древней Греции, шотландские баллады в переводе Жуковского. А кроме этих были уже «Краткий курс истории ВКП(б)», книга Станиславского «Моя жизнь в искусстве» и комплект блокнотов агитатора за вторую половину сорокового года. Но самым большим его достоянием был портрет государя-императора.