и тот раскрыл ему объятия.
— Догадываюсь, что вам нужно, приятель, — прошептал он ему на ухо. — Как вы тут без меня?
— Слава богу, вы вернулись, — ответил Норман. — Мне вас не хватало. Где же вы были?
— Меня вызвали на заседание кабинета, — сказал Министр.
Остальные нервно рассмеялись, не решаясь отпустить шутку на его счет, однако ж и не решаясь принимать его всерьез.
— По пути из парламента заглянул к мамаше, — продолжал Министр, — и обнаружил у ней в постели какого-то мужика. «Здрасьте-здрасьте, — говорю, — что это вы делаете в постели моей мамаши?» «Я твой новый папа, сынок», — отвечает, и тогда я сказал себе: «Нечего мне тут делать», встал и вернулся в контору.
Слушатели рассмеялись, на этот раз увереннее: глубокое и длительное сумасшествие уже не вызывает отторжения, вдобавок Министр словно и не покидал палату. Он направился к прежней своей кровати, Норман устремился за ним. — Цены чуть подросли, — бросил через плечо Министр. — Жизнь вздорожала, сами понимаете. В отъезде я провел кое-какие исследования. И доложил о них кабинету. Таблетки, сказал я, суть предметы первой необходимости, как и мыло. Они там сидят, чешутся, будто мыла в глаза не видали. С ними не сговоришься. Мыло ведь тоже подорожало, там, снаружи. Как и всё остальное. Моя мамаша шлет вам привет, — вставил он ни с того ни с сего, — и, раз уж на то пошло, берите его весь, целиком, до паршивой последней капли. У нее-то мыло есть. С утра до ночи драит чертов свинарник, и всё равно навоз по колено. Два фунта в день они теперь, — добавил он без паузы, — и берите сколько хотите. Я купил по дешевке оптом целую кучу. А где Билли?
— Он еще вернется, — ответил Норман, — вы же вернулись. И я вернусь, — сказал он себе, — если вообще когда-нибудь выберусь отсюда. Дайте хоть сколько-нибудь сейчас, — попросил он Министра. — Деньги у меня есть.
— Завтра. — Министр отогнул край одеяла. — Завтра мы с вами начнем сначала. Позавтракаем белыми, приятель?
Теперь, когда белые снова можно было достать, Норманом овладело нетерпение.
— Мне надо сейчас, — возразил он, и ему даже показалось, что начинается ломка.
— Завтра, — отрезал Министр и свернулся под одеялом. — Сперва мне нужно вздремнуть, — пояснил он.
Норман смотрел на спящего Министра. Что же за ад встретил его снаружи, раз он так рад, что вернулся сюда? А может, его привезли силой, на полу машины с дверями без ручек, и ботинок какого-нибудь социального работника давил ему на живот? Норман направился к своей кровати, предвкушая завтрашние белые. Коль скоро Давид не ушел из его памяти по собственной воле, хотя он, Норман, создал ему для этого все условия, он лично отправит его в белое забвение.
14
Рабби Цвека уже не терзала необходимость во что бы то ни стало найти улики в комнате Нормана. Фиаско с адресом шлюхи отбило ему охоту продолжать поиски. Однако же время от времени он приходил в комнату, сидел на кровати, словно хотел ее согреть к возвращению Нормана. То, что Норман попал в больницу, по прошествии времени уже не казалось рабби Цвеку кошмаром. Раз-другой в неделю он навещал сына, иногда Белла ездила одна. Норман больше не просился домой, и, если не считать тех двух недель, что сын провел во сне, посещения не вызывали у рабби Цвека прежнего беспокойства. Порой его даже тревожило, что он настолько смирился с произошедшим. Интересно, думал он, куда подевался Билли. Недели две или три назад, когда они были у Нормана, кровать Билли пустовала. Норман не ответил, где Билли, и прочие тоже не знали. Рабби Цвек надеялся, что Билли забрали домой. Однако в следующий раз, когда он вышел от Нормана и направился к автобусной остановке, там уже стояли мать и отец Билли; рабби Цвек замедлил шаг, решив дождаться другого автобуса: надежды на то, что Билли выписали, разбились, и теперь ему больно было видеть его родителей. Рабби Цвек гадал, куда же упрятали Билли. Догадывался, конечно, но старался не думать об этом. Он беспокоился о Билли точь-в-точь как о Нормане. Отчего-то ему казалось, что жребий у них один, будь то спасение или гибель.
В отсутствие Нормана он очень сблизился с Беллой. И замечал в ней встречную нежность. Они теперь часто смеялись вдвоем. Совсем как в прежние дни, когда была жива Сара, Эстер была дома и Норман здоров. В последнее время, с тех пор как Нормана увезли, он всё чаще думал об Эстер, причем без былой горечи. В глубине души ему хотелось ее увидеть; он не звал ее лишь из уважения к памяти Сары. Брак Эстер сломал Сару. Хотя и не он стал причиной ее смерти. От разбитого сердца не умирают. Но подоспел рак и унес ее жизнь, поскольку Сара умирала с той самой минуты, как увидела письмо Эстер. Ведь той было всего лишь семнадцать, совсем ребенок; с тех пор прошло без малого двадцать лет. Устоял ли ее союз, счастлива ли она в этом браке, не скрепленном даже детьми? Не написать ли ей, подумал рабби Цвек. Он знал, что Белла общается с сестрой, и был ей за это благодарен. Быть может, приписать строчку к следующему ее письму? Знает ли Эстер о Нормане, хочет ли его навестить? Рабби Цвек решил, что напишет ей письмо. В конце концов, она имеет право знать о брате. Но тут же передумал: ведь этим он предаст память Сары.
Ему было не по себе. Прежде он всегда знал, чем заняться. Сложив с себя обязанности перед паствой, он продолжал изучать еврейскую историю и религию, а если хотел отвлечься, в лавке всегда находилось дело. Но торговля шла вяло, и Белла с подручным прекрасно обходились без его помощи. Раньше в этот час он читал, но в последние недели ему не читалось. Казалось, что-то назревает, но без его участия не может совершиться. Что именно, он не понимал, но безошибочно чувствовал перемены в доме. Отсутствие Нормана, близость с Беллой и неотступные мысли об Эстер.
Он не знал, что делать. Обвел взглядом комнату, и ему впервые показалось, будто вещи Нормана, его одежда, книги, туалетные принадлежности не на своем месте, словно их в спешке убрали сюда, рассчитывая потом подыскать им собственный уголок. Рабби Цвека осенило: он переселит Нормана из комнаты Сары — точнее, избавит его от матери. Рабби Цвек вернется на брачное ложе, Норман освободится от мучительного наследства. Хорошее начало, подумал рабби Цвек, для Норманова