— Всё, — решительно отставляю чашку, — благодарю.
— Да што ж вы, Алексей Юрьевич! Две сушки всево и один сухарик! — расстроилась Глафира.
— Всё, — я в такие дни раздражителен и служанка уже знает… по опыту. Извинялся потом, и стыдно до сих пор за ту выволочку на ровном фактически месте, но до сих пор помнит!
Время совсем ещё раннее, на часах всего начало шестого утра, но я уже оделся и вышел бродить по улочкам Москвы. На улицах пока ещё не жарко, но уже понятно, что сегодня будет погодка, более пристойная для Средней Азии.
Забрёл-таки на Сухарёвку, по-видимому, машинально. Даже и не думал работать, но поди ж ты… Что значит — привычный маршрут.
Работать, впрочем, и не стал. Так… зашёл на книжные развалы, поздоровался со знакомцами и пожаловался на мигрень, выслушав сочувственные советы. Некоторые, к слову, вполне рабочие и приносят небольшое облегчение.
Откровения такого рода не от недостатка общения. Как я уже говорил, в этой жизни я несколько меланхоличный и замкнутый, да к тому же, мне вполне хватает общения с учениками и их родителями.
Скорее — попытка стать отчасти своим. Не просто мальчиком-вундеркиндом, который языки знает, а более живым, что ли… Такой, несовершенный, я им понятней, они и сами такие — несовершенные. Кто-то подпить может лишку, у кого-то жена блудливая…
По итогам появилось чуть больше сердечности в общении, хотя это палка о двух концах. Приходится слушать иногда разного рода ответную ерунду. Да и насчёт сердечности я не очень обольщаюсь, всё это достаточно поверхностно. Так… то ли соломки подстилаю ко времени Катастрофы, то ли в социализации тренируюсь. Сам толком не знаю.
Голову несколько отпустило, осталась лишь остаточная боль и ощущение какой-то отупелостости, будто отключили значительную часть мозговых ресурсов. Знаю уже, что в такие дни бессмысленно заниматься чем-то, требующим хоть сколько-нибудь значительных интеллектуальных усилий, но радуюсь уже тому, что могу хотя бы относительно сносно существовать.
Позже, когда начнётся жара, пойду спасться от неё в читальню или домой, смотря по настроению. На речку в таком состоянии ходить опасаюсь…
А пока, разу уж отпустило, решил пройтись в сторону развалов. Это всё та же Сухаревка, но так сказать — народная. Торгуют с рогож, расстеленных прямо на земле, и в основном, как не сложно догадаться, всякий хлам. Старая обувь, нередко дырявая, слесарные инструменты, тронутые ржавчиной замки и чёрт знает что!
Впрочем, хватает и вещей куда как интересных, и знающий человек может недурственно жить, занимаясь перепродажей и сочиняя из разрозненных уценённых деталей нечто целое и относительно ценное. Например…
Я залип подле рогожи, на которой валялись узнаваемые детали швейной машинки.
— Бери! — продавец, невысокий бойкий мужичок лет сорока с куцей бородёнкой понял мой интерес по-своему и засуетился, — Не сумлевайся! Без омману!
Присев, с минуту перебираю железяки, пока владелец оных суетится вокруг, пытаясь уверить в необходимости покупки.
— Хлам, — подытоживаю я, вставая и отряхивая ладони.
— Что-о?! — багровеет владелец, — Да ты… да щенок!
Он делает было шаг, петушась и выпячивая чахлую грудь, но я вздёргиваю бровь, и мужичок позволяет приятелям увести себя.
— Да у тебе и денех нет! — орёт другой, после чего, засунув пальцы в рот, свистит так, будто гоняет голубей. Уловка известная: смутить, заставить оправдываться… купить что-нибудь или просто напросто развлечься за счёт приблудного дурачка. А ещё…
… я ощущаю чьи-то пальцы в своём кармане и беру их на излом. Резко!
Хруст… пальцы выгибаются под неестественным углом, и карманник, побелев и хватая воздух, скрылся в толпе.
Я тоже поспешил уйти… Не факт, что мне начнут мстить, я был в своём праве! Профессия вора ныне очень рискованная, и обычные деревенские мужики, поймав такого на рынке, не сдают его в полицию, а отбивают нутро.
Иногда банально, ногами. А иногда и с выдумкой — схватив за руки и ноги вчетвером, и с силой «выбивая» его о землю. Живут после того недолго и несчастливо, ну или долго, но на паперти! Поближе к Богу, так сказать…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я в своём праве, но бывает всякое. У каждого вора есть дружки-приятели, и как это аукнется, бог весть! Так что пожалуй, в ближайшее время на толкучку и развал я ходить не буду!
Выбираясь с Сухарёвки, наткнулся на женщину средних лет, по виду из разночинцев, держащую в руке узелки и коробки и растерянно озирающуюся по сторонам. Её уже окружили перекупщики, вырывающие узлы из рук и отталкивающие случайных прохожих, заинтересовавшихся сценкой.
— Давай, сердешная! — визгливо орёт медно-рыжий, тронутый сединой как патиной, перекупщик средних лет, вырывая у неё узел, — Рупь дам на пропой души!
— Посмотреть надо, не ворованное ли?! — надрывается второй прохиндей, с рожей настолько подлой, что в театре он мог бы играть плутов и злодеев безо всякого грима, — Уж не городового ли позвать?!
— Да что вы, что вы… — пугается там, не отдавая, впрочем, своё добро, — всё моё, от мужа досталось! Он художник, вот краски, кисти…
— А-а! — орёт ещё один, подскакивая к ней и тыча в лицо грязными пальцами, — Знаем мы таких художников! Небось того…
Он подмигивает ей самым скабрезным образом.
— … голенькой позировала?! Ась?! Есть картинки? Я б взглянул!
— Да отстаньте вы, ироды! — женщина чуть не плачет, а я понимаю, что эта троица не конкуренты друг другу, а члены одной спаянной шайки. Сценарий всегда примерно одинаков: сперва одни, с рожами самыми прохиндейскими, доводят жертву до состояния ступора и панической атаки, когда думается только о том, чтобы этот позор закончился!
Потом подключается «степенный купец», то бишь степенный он на фоне этих продувных рожь! Отогнав прочих членов шайки, но не слишком далеко, он утешает нечастную жертву и предлагает сам купить у неё товар.
Настоящей цены никогда не даётся, но жертва рада радёшенька получить за своё добро хоть какие-то деньги! Ну и игра в «хороший-злой» тоже работает.
«Точно!» — мелькает озарение и…
… я врезаюсь в толпу, хватая её за руку.
— Да что ж вы сюда пошли, тётушка! Пойдём, пойдём отсюда!
— А ну брысь! — луплю по руке рыжего прохиндея, схватившего было меня за отворот рубахи и напоказ катаю желваки, демонстрируя готовность, боевитость и прочие интересные возможности для скандала. Я хотя и не выгляжу серьёзным противником, но по одежде видно, не из простонародья!
Да и лицо такое… не то чтобы вовсе уж породистое, но выразительное. Старше своих лет я не выгляжу никоим образом, но желваки по нему катаются самым замечательным образом.
Лет через десять, если судить по папеньке и сохранившимся дагерротипам предков, будет замечательный типаж для немого кино. С таким хорошо отыгрывать трагических персонажей второго плана, а если добавить немножечко безуминки во взгляд, то маньяков, палачей и злодеев.
Обгавкали меня самым непотребным образом, обещая запомнить, найти и надрать уши, но такие слова я пропускаю мимо ушей. Я не то чтобы такой уж знаток Сухаревки или авторитет, но если вдруг схлестнёмся, мои связи точно перевесят.
— Спаси тя Бог, добрый человек, — начала причитать вдова, едва мы выбрались из толкучки, — Стыдобища-то какая! Рвут, лаются…
Она по-прежнему прижимает к себе узелки и коробки.
— Деньги нужны? — интересуюсь у неё.
— Да и не так, чтобы очень уж, — отвечает та несколько уклончиво, — но и лишними не станут! Картины-то я себе сохранила, а кисти и краски ну куда мне?
— Это я удачно вас выручил, — смеюсь я.
— Ась? — она прижимает к себе скарб.
— Пойдёмте в трактир, что ли… тётушка! Как вас зовут-то?
— Прасковья Никитишна, — опасливо отвечает та, — Никулина. Из разночинцев. По мужу из разночинцев, а так-то из мещан!
— Пыжов Алексей Юрьевич, — представляюсь её, — из дворян. Да пойдёмте уже! Здесь и приличные трактиры есть, в какие зайти не зазорно!