и приметившись носом к длинному глубокому порезу – след спайки, если удачно угодить в него, то льдина развалится пополам, как тыква, и в развал можно будет втиснуться, – Суханов снова дал полный вперед. Атомоход с маху врезался в льдину, приподнялся, взбираясь на скользкое огромное тело, пополз вверх. Корпус болезненно затрясся, до Суханова донеслось натуженное кряхтенье машин, Ольга, возникшая было перед ним, пропала. Суханов подумал, что может снова отработать назад, но в нем будто бы что-то заело, возникло ощущение, которое возникает в минуту раздражения, когда бывает охота поквитаться с обидчиками. Он упрямо боднул головой воздух, словно бы сам лез на льдину.
Корпус атомохода дрожал, будто в падучей, но Суханов не отступил, и ледокол начал дальше втаскивать свое огромное железное тело на льдину.
Вахтенный штурман подскочил к Суханову, прокричал на ухо:
– Большому кораблю – большой айсберг.
– Иди на свое место! – не сдержался Суханов.
– У этой льдины толщина метров двести!
– Такого льда здесь нет!
Штурман засмеялся и, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, балансируя руками, будто гимнаст на канате, побрел на свое место. Карта сползла со стола на пол, он поднял ее, прокричал что-то Суханову издали.
– Ну давай, давай! – пробормотал Суханов.
Ледокол продолжал лезть на приглубую льдину. Суханову показалось, что льдина должна сейчас располовиниться, разойтись в стороны, но льдина и на этот раз не поддалась, она будто бы огромным зубом проросла до самого океанского дна, и надо на уши стать, чтобы разбить ее. В горле вспух болевой комок, Суханов попытался проглотить его, но комок был жестким, непроглатываемым, и Суханов подумал, что он простудился, передернул рычаги, вновь отработал задний ход, потом опять дал полный вперед – он точно знал, он нюхом, печенками, селезенками, костями своими, черт побери, чувствовал, что ледовое поле можно взять только в этом месте – и ни в каком другом. Поморщился от боли – какой-то странный все-таки застрял в глотке комок, может, действительно, он из тепла вымахнул на холод полюбоваться медведями и попал под сквозняк, которых на любом пароходе не меньше, чем электрических волн. А волн, тех столько, что человек порою ходит, окруженный сиянием, будто святой, к чему ни прикоснется – обязательно искру вышибет, так и со сквозняками – скручивают в два счета – был человек здоров и свеж, как огурчик, а через три часа – кандидат в покойники: нос заострился, на лбу испарина, вместо щек – всосанные воронки, уши согнулись в рогульки, кожа на лице и руках помертвела, пальцы холодные, ногти синие. Атомоход дернулся, из-под носа сверкучим хрустальным веером сыпануло ледяное крошево, заискрилось радужно.
Корпус у атомохода толстый – миллиметров пятьдесят легированной стали, в носу и того больше, удары о приглубые льдины, айсберги и плавающие скалы судну неопасны, но все равно каждый раз такие удары вызывают неприятное ощущение: а вдруг! А вдруг грецкий орех располовинится?
Атомоход закряхтел ушибленно, Суханов отрабатывать назад не стал, стиснул зубы недобро, будто сам, лично, своими руками пытался разломить тяжелое твердое тело льдины, и бесполезность попыток злила его, он морщил лоб, остро чувствовал опасность и гасил в себе эту остроту. Атомоход уже наполовину вскарабкался на льдину, Суханов боковым зрением усек, что штурман удивленно отложил карту в сторону, сжал глаза в щелки, поглядел на прочный, заваливающийся набок нос судна, треск усилился, забил все звуки вокруг, на треск наложился новый треск, потом раздался глухой, будто бы сдавленный чем-то удар, и атомоход лег на борт.
На секунду Суханову показалось, что он оглох. А он действительно оглох – ничего не слышал, все вокруг неожиданно сделалось ватным, чужим, недоступным, в воздухе проступила недобрая краснота, забусила все кругом. В следующий миг почудилось, что его приподняло над полом рубки, отнесло по воздуху куда-то в сторону.
Карта вырвалась из рук штурмана сама по себе, пронеслась простынью над головами и прилипла к стеклу. То ли красный бус, окрасивший все предметы, то ли жаркая огненность дня, то ли собственное нездоровое состояние родило вдруг видение – огромную алую чайку с голодно распахнутым ртом и неровно вытянутыми вдоль туловища голенастыми грязными лапами. Чайка неслась прямо на ледокол, целя крепким клювом в высокие стекла рубки, Суханов покрутил головой, освобождаясь от видения – бред все это, бред! – надеясь, что чайка исчезнет, но диковинная красная птица не исчезла. В последний момент она приподняла свое тело и промахнула над рубкой. Сквозь собственную немоту, сквозь грохот льда, треск переборок и рев двигателей Суханов даже услышал свистящие удары ее крыльев и стремительный шум воздуха. Такой шум создает движение, ветер, проносящийся над землей, сдирающий с деревьев листву. Атомоход лежал на борту. Сейчас прицарапается Донцов, устроит разнос. Хотел отработать машину назад, но не стал – атомоход, лежа на боку, продолжал втягивать свое тяжелое тело на лед.
Чтобы не вылететь в стекло рубки, Суханов уперся ногою в бортик «Магновокса» – спутниковой системы, набычился, словно был обижен на весь Северный ледовитый океан, сгорбился. Как в замедленном немом кино увидел, что штурман взмахнул руками, пытаясь удержаться на табурете, раскрыл рот в крике, но крика не было слышно, округлил глаза – все бесполезно, штурман не удержался и слетел с табурета, понесся по воздуху на Суханова. Суханов подставил ему плечо, штурман с маху врезался, чуть не сбил старшего помощника капитана с ног.
От удара красная пелена рассыпалась, будто была соткана из пыли, сползла на пол, Суханов хотел выругаться, но не успел – немоту прорвало, все вокруг заполнил секущий орудийный грохот.
«Как на войне», – мелькнула невольная мысль. Атомоход задрожал и в следующую секунду провалился вниз. Еще не слыша удара, Суханов понял – приглубая льдина раскололась, атомоход втиснулся в ее плоть, как клин в неподъемный сучкастый чурбак. Полдела сделано, следующие полдела – развести створки льдины по сторонам. Сконфуженный штурман прокричал что-то Суханову на ухо. Суханов понял – штурман извинялся. Прокричал в свою очередь штурману:
– Ты чайку видел?
– Какую чайку? – не понял тот.
– Красную.
– А-а-а, – штурман посмотрел на Суханова, как на ненормального. И верно – тот точно был ненормальным. Ну какие здесь могут быть чайки, во льду, вдалеке от земли? Если только из дурного сна? – Красную? – Штурман нервно рассмеялся. Взгляд его был подозрительным.
Суханов хотел объяснить, что при выходе из Кольского чулка не только он, а половина ледокола видела диковинную красную чайку, невесть откуда взявшуюся, но потом вспомнил, что этот штурман при выходе на вахте не стоял, ему бесполезно что-либо объяснять.
От спаянности с рукоятями управления, от напряжения ныли, тряслись пальцы, ломило плечи, грудь заложило, будто от простуды, горло болело, перед глазами снова замерцал красный бус.
Хоть и тяжела эта