по кирпичику, все надежды оказались разрушены. С Лисовским попросту не могло быть иначе. Он – человек-разрушение. Человек-катастрофа. Человек-атомная бомба, которая губительна для всего живого.
Ты опять голый в каком-то погребе?
Спросила почти беззаботно, но внутри клокотало пламя. Я умывалась, боясь даже смотреть в сторону телефона, чистила зубы с одной-единственной мыслью: наши отношения накрылись медным тазом.
Почти. Не задавай лишних вопросов, просто приезжай. СРОЧНО!
Адрес сбросил гео-меткой. Надо же, даже не придется ехать на электричке – место нынешнего заточения Егора находилось в тридцати минутах отсюда.
Я даже не стала краситься – незачем. Напялила выцветшие джинсы, затянула волосы в тугой хвост. На ногах разношенные кеды, в голове – кавардак. Разумеется, я поехала выручать Лисовского. Где-то в глубине души я надеялась застать его обнаженным, смущенным и раскаивающимся. Это бы положило конец всему. Я бы смогла уехать, не волнуясь: «А что будет завтра?»
Ничего не будет. Придет забытье. Мне обязательно полегчает, нужно только убедиться: Егор Лисовский – человек, с которым нам не по пути.
Навигатор привел меня к заброшенной пятиэтажке с забитыми окнами. Глубокая окраина, кругом – ни единой живой души. Стены были разрисованы граффити, в воздухе пахло нечистотами. Чуть поодаль разрастался новый район, тянулись к солнцу многоэтажные дома. Это же здание стояло совсем одинокое. Словно выходец из другого века, которому нет места в современной Москве.
– Куда дальше? – мрачно спросила я Егора по телефону.
– Третья парадная, – сипящим тоном ответит тот. – Дверь открыта. Поднимайся на крышу.
– Надеюсь, ты одетый?
Лисовский как-то нехорошо замялся.
– Ой, да чего ты там не видела, – хохотнул он с сомнением, после чего закончил разговор.
Я густо покраснела. Допустим, чего-то не видела и видеть не желаю. Дернула на себя дверь, окунувшись в кромешную темноту. Пыльно и пахнет плесенью. Неприятное место. Я врубила фонарик на телефоне, ступала осторожно, по шажочку. Под ногами хрустело битое стекло.
Дверь, ведущая на крышу, оказалась открыта.
Никого. Пустое пространство без единой живой души. Даже мусора нет, будто бы крышу вымели дочиста. Только посреди стоит коробка, перетянутая красной оберточной бумагой. Я опасливо подошла ближе и уставилась на лист бумаги, лежащий поверх:
Открой меня
Очень подозрительно. Дрожащими пальцами развязала ленту. Дурное предчувствие не давало покоя. Что придумал Егор, зачем эти шарады и поездки незнамо куда?
Одно радует: там точно не будет девушки, с которой Лисовский развлекался вчерашней ночью. Разве что по кусочкам.
Внутри обнаружились красные туфли. Невозможно красивенькие. Моего размера. Само совершенство, на которое я однажды облизывалась у витрины ЦУМа.
Точно! Я же рассказывала Егору, что мечтаю о туфлях. Неужели запомнил?
Как он узнал, какие именно покупать?
Вообще-то я всегда считала, что принимать дорогие подарки от парней неприемлемо, но в этот миг сердце екнуло.
В груди лопнуло что-то, растеклось теплой влагой по внутренностям. Мне стало до чертиков страшно. Потому что недавно я распланировала наше расставание, даже пощечину представила, которую влеплю Егору после того, как «спасу» его из очередной передряги.
Что же теперь?..
Телефонный звонок прервал мои терзания.
– Спускайся во второй подъезд через крышу. Жду тебя на третьем этаже.
Я даже не успела ничего сказать, так быстро он повесил трубку.
Вновь темнота, какой-то строительный мусор под ногами и море сомнений в голове.
Егор действительно ждал. Он стоял, опершись о стену, скрестив на груди руки. Ехидно улыбаясь – улыбку я высветила фонариком.
– Привет, – сказал тихо, не руша тишину этого места.
– Спасибо за туфли, – прошептала я в ответ. – Но не стоило их покупать. Они слишком дорогие, я с тобой никогда не расплачусь.
– Глупости, – хмыкнул. – Зато твоя маленькая мечта сбылась, можно мечтать о чем-то большем.
Я уже мечтала. О несбыточном. Нереальном. Ненормальном.
Но Лисовскому ничего не сказала, потому что в язык словно вкачали анестезию. Рот онемел, и слова вырывались наружу невнятным мычанием. Болезненными обрывками. Бессмысленными буквами.
– Как ты догадался, какие именно туфли мне нужны? – наконец, отмерла я.
– Галя подсказала магазин. Она предлагала купить какие-то галоши на тракторной подошве, но я не послушался.
– Спасибо.
– Я решил на память о себе оставить ещё один маленький подарок, – сказал Лисовский, делая шаг ко мне, сокращая расстояние между нами до опасно близкого. – К сожалению, его увезти ты не сможешь. Смотри.
Он тоже щелкнул фонарик. Луч света на мгновение ослепил меня, а когда в глазах исчезли яркие пятна, я уставилась на стену перед собой.
Сердце забилось припадочно.
Кусок стены был вымазан белой краской, поверх которой тонко, мазками набросали девичьи черты. Распущенные волосы и широко распахнутые глаза. Тонкие губы и выпирающие скулы. Неуловимые очертания, почти невесомые, точно размажутся от порыва ветра.
Мой портрет в профиль. Кусочек меня, который надолго останется в Москве. В стенах заброшенной пятиэтажки. Рисунок, о котором знают только два человека.
Красивый. Целостный. Даже ухмылка на губах настоящая, будто бы срисовывалась с фотографии.
– Наверное, этот дом когда-нибудь снесут, – вздохнул Егор, притягивая меня к себе, губами касаясь макушки. – Но по планам он простоит ещё лет десять. Ты можешь приехать сюда и знать: Я не хотел рисовать на заборах, чтобы потом рисунок затер кто-нибудь из коммунальщиков. Давно не рисовал. Наверное, плохо получилось.
Я тронула подбородок ладонью, провела по линии щек. Обернулась к Лисовскому, который как специально отрубил фонарик.
– Теперь у тебя всегда будет стена имени себя, – добавил он голосом, в котором перемешалось множество эмоций: от иронии до болезненной тоски.
Я уткнулась ему в грудь и глухо разрыдалась. В темноте. В тишине.
– Ну, чего ты? – смутился Лисовский, поглаживая меня по вздрагивающим плечам. – Так плохо получилось?
– Я не хочу уезжать… я хочу остаться, но не могу… Понимаю, что если мы разойдемся, то это окончательно. У нас не будет второго шанса. Лучше бы ты тут с девушкой развлекался, было бы проще.
– Какого ты обо мне мнения, Ирэн? – Егор стер подушечкой пальца слезы с моей щеки.
Он не уговаривал остаться, не просил передумать. Не спорил с тем, что у наших отношений есть срок годности, и он закончится сегодня. Просто шептал на ухо что-то успокаивающее, что не откладывалось в голове. Запомнился только голос, ласковый, теплый. Мягкий тон. Спокойствие, исходящее от этого человека, который стал для меня дорог.
– Береги Маську, – переключилась я на менее болезненную тему. – Кому ты ее отдашь?
– Себе заберу.
– У тебя же аллергия.
– Говорят, от неё помогают таблетки, – засмеялся.
– Почему ты не рисуешь?
Опять перескочила на другое, более важное. Наверное, не расскажет. Отшутится, как поступал до этого.
– Не тянуло, – ответил честно. –