И снова была тьма.
За ней пришел свет.
Монах очутился в небольшом домике. Стены были деревянные, как и большая часть обстановки. В доме было светло, хотя окон и не было. Лампы или какого иного светильника Монтейро тоже не обнаружил.
Хотя он и не искал. Всё его внимание было приковано к человеку, сидящему на длинной деревянной лавке. Это был митрианский монах как две капли воды похожий на Монтейро.
— Здравствуй, — сказал он. – Усаживайся напротив, нам есть, о чем поговорить.
Монтейро коротко кивнул двойнику и воспользовался предложением.
— Так гораздо лучше, — улыбнулся монах из деревянного дома.
— Кто ты? – спросил его Монтейро.
— Тот, кто лучше всего тебя понимает, — ответил двойник. – Ты же хотел получить совет. Кого еще спрашивать как не самого себя?
— Ты знаешь, что со мной происходит? – Монтейро внимательно изучал свое лицо и ужасался тому, как он изменился за прошедшие сутки.
— С тобой не всё в порядке, — уклончиво ответил двойник.
— Это я и сам знаю, — рассмеялся зингарец. Он уже понемногу привык сходить с ума. – Очень скоро я стану одним из местных дурачков. Приезжие будут смеяться надо мной, а мальчишки забрасывать камнями.
— Тебе противна эта участь? – монах-видение говорил без всякой иронии. – Ты же считаешь блаженных слугами Митры.
Монтейро задумался над ответом. Ему казалось, что и впрямь единственным человеком, способным вразумить его и направить, является этот самый двойник. Пусть он лишь игра больного воображения. Но если его рассудок способен нормально работать только в таких условиях, значит иного выхода нет, придется вести беседы с самим собой в деревянном доме.
— Это не моя судьба, — сказал Монтейро. – Я не желал становиться монахом. Меня направил случай.
— Ты уверен? – спросил двойник. – Быть может сам Митра привел ту женщину в вашу обитель, чтобы направить к свету одного из своих слуг.
— Нет, — уверено ответил зингарец. – Я совершил ошибку, поддался чувствам и сейчас расплачиваюсь за это.
— Тем не менее ты принес клятвы, — настаивал монах. – Ты обещал нести свет Митры людям, что бы ни случилось. Твоя вера должна быть непоколебима.
— Как я могу верить в того, кто отвернулся от меня? – спросил Монтейро. – Почему Пресветлый позволяет слугам Змея так издеваться над нами? Мы гибнем здесь по воле людей, а не богов.
— Почему гибнем? – удивился монах.
— Потому что смерть лучше, чем то существование, что мне придется влачить.
— Кто знает? Срок еще не настал. Откуда такая уверенность, что ты падешь жертвой проклятья?
— А как иначе объяснить все эти видения? – спросил Монтейро. – Разве нормальный человек может запросто болтать со своим двойником, сидя неизвестно где?
— Что ты имеешь в виду, говоря нормальный? – поинтересовался монах.
— Ты уходишь от ответа, — сказал Монтейро. – Будучи мной, ты не можешь быть не в курсе моих представлений о нормальности.
— И всё-таки, — настаивал двойник. — Нормален ли отец-настоятель, что зарабатывает деньги наглым обманом? А те люди, что согласились принять условия стигийского проклятья? Считаешь их поведение нормальным?
— Это иное, — отмахнулся Монтейро.
— Я так не считаю, — сказал двойник. – По мне они ни чем не лучше тех безумцев, участь которых ты так боишься разделить. Они в сто крат хуже. Будучи призванными нести миру добро, они сеют зло вокруг себя.
— Но я же не таков, — ответил зингарец.
— Уверен? – спросил его монах. – Ты же не желаешь стать тем существом, что служит людям и Пресветлому. Где твоя готовность жертвовать собой, митрианец?
— Может я больше пользы принесу, оставаясь самим собой?
— Ну-ну, — усмехнулся двойник. – Давай-ка припомним, когда ты совершал добрые дела. Только не надо мне говорить о мелочах. Я хочу услышать о тех случаях, которые заметил мир.
Монтейро задумался. Получалось, что он на самом деле прожил абсолютно никчемную жизнь. Зацепиться было почти не за что.
— Я молился за девушку в ночь перед посвящением.
— Хорошо. А еще?
Больше ничего на ум не шло. Разве что…
— Вчера я спас ребенка из огня! – ответил зингарец.
— Не может быть, — рассмеялся двойник. – Целых два поступка. Немногие люди совершают столько.
— У меня не было шанса, — развел руками Монтейро.
— Теперь он у тебя есть, — ответил монах. – Ты сможешь творить добро всю оставшуюся жизнь. Надо лишь найти в себе силы, чтобы принять этот дар и не сгубить душу за оставшиеся дни.
— Я не смогу, — честно ответил Монтейро.
— Вспомни, что ты чувствовал, когда выносил девочку из горящего дома. Радость, восторг, торжество. Слов недостаточно, чтобы передать всю ту полноту ощущений. Ты перестал быть одним из тех «нормальных», что сеют зло вокруг себя.
— Ты знаешь, каково это, быть одним из… них?
— Я знаю только то, — ответил двойник, — что знаешь ты. Мне кажется, что твое миропонимание постепенно приближаются к тому, как видят они. Это не так и страшно.
— Ты думаешь, я уже не человек? – спросил Монтейро.
— Ты на пути, — ответил двойник. – Вчера ты сделал первый шаг. Совершил доброе дело – спас девочку. Теперь ты можешь сделать второй, третий и четвертый. Молодой человек, мальчик и бедняк. Их жизни в твоих руках.
— Все блаженные прошли через это? – дрожащим голосом вопросил зингарец.
— Не знаю, — пожал плечами монах. – Я могу лишь предполагать. Митра – милостивый бог. Он дает тебе шанс спасти от смерти всех этих людей и одновременно приблизиться к новому существованию. Ты почувствуешь, что значит творить добро, и через это, возможно, придешь к пониманию и принятию нового бытия.
— А есть ли путь назад?
— Боюсь, что нет. Лично мне не доводилось слышать о монахах с Побережья, которых преследовали бы видения.
— Значит, у меня нет выбора?
— Похоже на то, — ответил двойник. – Но ты и сам это прекрасно знаешь. Я – это ты, Монтейро.
Эхо подхватило слова монаха и закружило их по комнате. Зингарец знал, что такого не бывает, но поделать с этим ничего не мог.
Как не мог остановить и своё падение в темную-темную пропасть.
Но страха уже не было. Полеты во тьме стали привычным делом.
Несколько раздражало отсутствие боли.
От новизны Монтейро добра не ждал.
В исповедальне он сидел по-прежнему один. Освещенная двумя десятками лампад у дальней стены возвышалась огромная статуя Пресветлого. Митра словно пытался заглянуть в глаза молодому монаху.
Монтейро сплюнул и отвернулся.
Выхода нет.
Слова монаха из деревянного дома звучали невыносимо логично. Выводы его были неопровержимы. Можно сколько угодно метаться в застенках обители, исправить ничего нельзя. Оставалось только смириться и пойти творить добрые дела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});