намерениям и предложил бы издать не полное собрание сочинений Красинского, а лишь законченные его вещи, отбросив фрагменты, отрывки и прочее? Думаю, что такое издание явилось бы настоящим вкладом в переводную нашу литературу и в качестве такового не было бы даже рискованным в материальном отношении. Довольно уж Пшибышевских да Тетмайеров! ‹…›
За свою работу, весьма трудную, ибо Кр<асинский> не только классик, что обязывает само по себе, но и писатель с головокружительным синтаксисом, – попрошу я по тридцати рублей с листа в 40 000 букв. Это тот минимум, который получаю я в десятикопеечных книжечках “Пользы” за Реймонта и прочие пустяки. Итого – рублей по 400 за том[217].
Это написано 14 апреля. 20 апреля Некрасов отвечает согласием: “Ваша мысль вернуться к мысли издать Красинского целиком мне очень нравится; одно тревожит меня: не зарваться бы! Не набрать бы слишком много книг! Это единственное возражение. Его, однако, можно устранить, если оттянуть срок издания, т. е. выпуска, что вполне сходится с Вашими планами”.[218]
Казалось бы, решено. Некрасов согласился даже на то, что Ходасевич заново переведет “Небожественную комедию”: с переведшим ее прежде Курсинским у Владислава Фелициановича были напряженные отношения, и он опасался, что договориться о сотрудничестве не удастся – “да и не хотелось бы ни с кем делить будущих «лавров»”[219]. 24 мая Ходасевич сообщил Некрасову, что “кончил все «пользинские» заказы и неделю тому назад засел за Красинского”[220]. Дело было только за вступительной статьей профессора Ф. Е. Корша, но и она приспела.
Помимо работы над Красинским, Некрасов предложил Ходасевичу участие в одном собственном проекте. Вот фрагмент письма от 19 декабря 1912 года: “Я готовлю альманах (Сологуб, Гумилев, Кузмин, Ауслендер). Тема всех рассказов и стихов – дворянские усадьбы 20-х, 30-х годов прошлого столетия. То, что было в них красиво, поэтично. Не пошлете ли Вы на эту тему 2–3 стихотворения. Кузмин, между прочим, прислал «Бисерные кошельки» – прелестный альбомчик из 3-х стихотворений”[221]. Парадоксально, конечно, что альманах подобной направленности был задуман племянником поэта, считающегося обличителем помещичьего быта. Так или иначе, Некрасов дал понять, что воспринимает Ходасевича как поэта, а не только как переводчика польской литературы, и получив два стихотворения, весьма косвенно связанных с усадебной тематикой (“Века, прошедшие над миром…” и “Жеманницы былых годов…”), одобрил их и включил в предполагаемый сборник.
Несколькими месяцами раньше, летом 1912 года, в переписке Ходасевича и Некрасова зазвучали новые ноты. 10 июня Ходасевич выслал издателю второй том предполагаемого собрания сочинений Красинского (в который вошли “Иридион” и вновь переведенная “Небожественная комедия”) и в сопроводительном письме попросил выслать часть гонорара – “рублей двести”. Некрасов сухо ответил: “Очень сожалею, что не могу исполнить Ваше желание и выслать Вам деньги. Я заранее предвидел, что летом буду не только завален работой, но и без денег, потому и назначил Вам осень”[222]. Осенью Владислав Фелицианович вновь начинает теребить своего работодателя. “Вы, конечно, сами понимаете, так трудно работать, сидя без денег, – а я нахожусь именно в таком положении. Потому-то аванс и прижился в литературе так прочно”[223], – писал он Некрасову 27 сентября. Некрасов послал “переходный билет в 100 рублей”, затем, по получении первого тома (в декабре), еще двести. 9 февраля 1913 года Ходасевич обращается с очередной просьбой: “Я, по обыкновению, «нищ и светел»[224]. Поэтому, если можете, пришлите мне такую сумму денег, которая бы Вас не слишком обременила. Меня же утешит всякая, и в счет чего бы она ни шла”[225]. В этом же письме он просит прислать корректуру первого тома для окончательных исправлений.
Деньги Некрасов заплатил (двести рублей), а переводы Ходасевича света почему-то не увидели, как и сборник стихов и рассказов про усадьбы.
Закончилась любезная и дружественная переписка поэта и издателя совсем неловко. 14 августа 1914 года присяжный поверенный Михаил Фелицианович Ходасевич пишет Некрасову официальное письмо:
Милостивый государь, Константин Федорович. Ко мне обратился брат мой, Владислав Фелицианович, с просьбой взыскать с Вас четыреста рублей, недоплаченных Вами ему за перевод двух томов сочинений Красинского. Не пожелаете ли Вы настоящее дело закончить миролюбиво, чем избавите меня от неприятной необходимости принятия каких-либо мер. Я бы мог лично переговорить с Вами в мои приемные часы: по понедельникам, средам и четвергам, от 3–5 час[226].
Некрасов отозвался лишь месяц спустя, 12 сентября:
Извините, что до сего времени я не ответил на Ваше письмо. Но после той невозможной выходки, которую позволил себе Ваш брат в разговоре по телефону с человеком, совершенно не причастным к этому делу, – управляющим моим складом – мне неприятно вспоминать о нем.
По существу ничего не могу сказать Вам. Необдуманно впредь я уплатил 500 рублей и махнул на них рукой. Ведь все равно ничего не получишь, хотя нельзя сомневаться в благоприятном решении суда.
Если Ваш брат считает нужным обратиться к суду, пусть так и будет[227].
Ходасевич в самом деле решил судиться. Сохранился черновик его искового заявления:
В апреле месяце 1912 года ответчик заказал мне перевод сочинений польского писателя Красинского по цене 30 руб. за печатный лист в 40 000 букв, а в декабре того же года два оригинальных стихотворения на тему о русских усадьбах 1820–1830-х годов для альманаха. Мною ему доставлены два тома перевода произведений Красинского и оба стихотворения, содержащих всего 48 строк. Принимая во внимание, что исполненный мной перевод размером в 29 листов оценивается в 870 рублей, а стихотворения – в 48 руб., ответчик обязан был мне уплатить 918 рублей, уплатил же лишь 500 руб., от остального платежа уклоняется. В виду этого прошу взыскать с Некрасова в мою пользу 418 рублей[228].
Представлять брата в Московском мировом суде должен был не Михаил (для него дело было слишком мелким), а Константин Фелицианович. Дошло ли дело до суда и если да, то какое решение тот вынес – неизвестно. Уже шла война, всем было не до мелочных тяжб. Тем более что материальное положение Ходасевича к этому времени улучшилось, и 400 рублей уже не были для него какой-то запредельной суммой: спор носил принципиальный характер. Неслучайно поэт требовал и совсем незначительных денег, полагавшихся за стихи. Ни Кузмину, ни Гумилеву, написавшему для невышедшего альманаха стихотворение “Старые усадьбы”, подобная мелочность в голову не приходила. Ходасевич, отстаивая свои профессиональные интересы, доказывал, что заказанная и принятая, но не пошедшая в дело работа должна быть полностью оплачена; издатель же считал