южнее Гренобля, которая нависает над деревней Ла-Триве. В 1492 году Карл VIII, совершавший поездку на богомолье в Нотр-Дам-д’Энбрун, услышал рассказы о чудесах и сверхъестественных явлениях на вершине горы. Он приказал своему гофмейстеру Антуану де Биллю во главе отряда из десяти человек взойти на вершину и воочию оценить ситуацию. (Вероятно, экспедиция де Билля также стала воплощением «вертикального колониализма». Это была великая эпоха завоеваний Испании и Португалии, и французы наверняка чувствовали себя обойденными. Само название горы бросало вызов абсолютному монарху, каким был Карл: для его верховной монаршей власти не могло быть ничего «недоступного».) При восхождении участники экспедиции использовали лестницы, веревки и молотки. Добравшись до вершины, они обнаружили горный луг, на котором паслись чуткие и настороженные серны, — но танцующих ангелов, как предсказывала местная легенда, покорители горы не увидели. За шесть дней, проведенных на вершине, они построили примитивную часовню и установили три громадных креста (как на Голгофе), а сам пик переименовали в Мон-Эйгиль (Игольную гору). Хотя де Билль и члены его отряда утверждали, что жили на вершине, как в «земном раю», поднявшаяся в 1834 году по их следам экспедиция обнаружила только голые скалы, никак не напоминавшие тот зеленый пейзаж, который описывал де Билль.
За исключением отдельных случаев наподобие экспедиции де Билля 1492 года горы оставались для людей в высшей степени пугающими и дикими и представлялись невозможными для восхождения. Но мало-помалу положение менялось. Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что началом конца эры суеверий, окружающих горы, стало восхождение на Пилатус в 1555 году Конрада Геснера, которого заманили туда слухи о драконе, якобы спящем в озере на вершине. После восхождения Геснер писал о чудесном зрелище горных пиков и намекал даже, что те могут быть красивыми: «Поистине кажется, что вершины самых неприступных пиков находятся вне пределов тех законов, что управляют миром внизу, — восклицал он, — будто бы принадлежат иным сферам». Геснер описывал чистоту воды горных источников, запах диких цветов, яркую зелень горных пастбищ, говорил о питательности и жирности молока, которое дает пасущийся на альпийских лугах скот; сидя в окружении пиков, он даже играл на альпийском рожке, звуки которого плыли над безлюдными склонами. «Неким неуловимым образом на [человеческое] сознание накладывают свой отпечаток колоссальные вершины, и приоткрываются намерения Великого Зодчего», — писал он, называя Альпы «театром Господа, [где] можно наблюдать... в один-единственный день... четыре времени года, весну, лето, осень и зиму... и весь небесный свод открыт взору».
Голос Геснера, разумеется, оставался одиноким; но к нему все больше прислушивались. Хотя Книга Бытие, рассказывая о творении, о горах не упоминала, ряд мыслителей эпохи Возрождения уже считал горы свидетельством того, на что способен Бог. Разве можно, вопрошали знатоки Библии, рассматривать горы как результат неудачи, досадную оплошность, допущенную при творении? В своем сочинении «De Venustate Mundi et de Pulchritudine Dei» («О волшебстве мира и Божественной красоте») голландский монах-картезианец Дионисий ван Рийкель особо выделил горы, включив те в число природных образований, обладающих естественной красотой, и назвал их «знаками Божественной щедрости» (против подобной идеи выступал в 1680-х годах англиканский священник Томас Бернет, который, как упоминалось в части первой, полагал горы, наряду со Всемирным потопом, частью кары Божьей, ниспосланной на человечество.) К концу XVI века люди все больше следовали радикальным призывам Геснера и ван Рийкеля, избавляясь от страхов перед горами, и впервые начали оценивать красоту видов вблизи. В 1578 году первые подробные карты Высоких Альп изготовил бернский врач и географ Иоганнес Штумпф, а Йосиас Зимлер, профессор теологии Цюрихского университета, советовал, какими снегоступами и веревками следует воспользоваться путешественникам, решившим отправиться в экспедицию в горы.
Изменения в общественном сознании происходили постепенно, но неуклонно и необратимо. Лесли Стивен, пионер альпинизма, писатель и биограф викторианской эпохи, позднее называл XVIII век «поворотным моментом... [до которого] цивилизованное существо еще могло, если ему было угодно, взирать на Альпы с неослабным ужасом». Разумеется, писал он, имея благоприятную возможность ретроспективного взгляда, но по существу был прав: именно в это столетие точка зрения на горы как на средоточие зла и ужаса окончательно сделалась старомодной. Отчасти изменения в предпочтениях общества были обязаны, безусловно, росту популярности «естественной теологии» — доктрины, основная предпосылка которой состоит в том, что божественное величие возможно оценить по ландшафту и что преклонение перед природой есть форма поклонения Богу. Как утверждали поборники новой философии, горы одновременно являются и духовно и физически возвышенными. Впервые в горах увидели результат деятельности и заботы Провидения.
Однако не нужно забывать, что перемены в отношении к горам протекали скорее эволюционно, нежели революционно. Не все в XVIII веке следовали в русле новых пристрастий, и одним из консерваторов был Хорас Уолпол (1717-1797), граф Оксфордский и сын знаменитого премьер-министра из партии вигов, сэра Роберта Уолпола. В 1739 году младший Уолпол пересек Альпы вместе со своим старым товарищем по Итону Томасом Греем, впоследствии известным поэтом. В то время Уолпол был студентом Королевского колледжа Кембриджского университета; он решил отправиться в путешествие после долгой, но сырой зимы восточной Англии. Особой радости путешествие в горы у него не вызвало. Монахов монастыря Гран-Шартрез возле Гренобля он называл «одинокими повелителями величественных безрадостных видов», а позже так отозвался о горах: «Дикие скалы и непривлекательные обитатели... Надеюсь, никогда больше их не увижу!» Уолпол описал и трагический случай с его собакой по кличке Тори: это «прелестнейшее, самое дорогое существо», спаниель короля Карла, схватил и унес прочь волк, стрелой выскочивший из леса, стоило только хозяину отпустить от себя четвероного друга.
Примечательно, что горы, которые произвели на Уолпола столь тягостное впечатление, оказали на Грея совершенно противоположное воздействие. В то время Грей готовился к адвокатской стезе, но позже стал одним из самых образованных и эрудированных поэтов XVIII века. В ландшафтах Альп он увидел величие и духовное бурление и предположил, что горы являют собой плоды божественного труда в наиболее эффектной и живописной форме: «Не обрыв, не поток, не утес, но исполненные веры и благочестия», — писал он. (В своем лучшем сочинении Грей с неповторимым лиризмом описал английский Озерный край и приобрел широкую известность как возвышенный летописец горных красот родной страны.)
Восемнадцатый век шел свои чередом, и все больше мнение таких писателей, как Грей — а позже поэтов-романтиков, — формировало восприятие гор в кругах интеллектуалов, а взгляды, каких придерживался Уолпол, постепенно становились достоянием более ранней и менее просвещенной эпохи. Что же касается обретающихся в горах страшных чудовищ, то Генри Готч в 1877 году уведомил Альпийский клуб в