Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Молли рассказала о тех незначительных событиях, которые в обычное время были бы интересны охочей до сплетен и сочувствия мисс Фиби, теперь же они поблекли в ярком свете визита дочери герцога.

Глава XV

Новая мама

Во вторник днем Молли вернулась домой, в дом, который уже стал незнакомым и который жители Уорикшира[45] назвали бы «чуждым» ей. Новые краски, новые обои, новые цвета; мрачные слуги, одетые в свою лучшую одежду, возражали против любых перемен — от женитьбы хозяина до новой клеенки на полу в холле, «на которой они спотыкались и падали, от которой их ногам было холодно, и от которой пахло просто отвратительно». Молли пришлось выслушать все эти жалобы, что оказалось не слишком радостной подготовкой к встрече, которая, она уже предчувствовала, пройдет ужасно.

Наконец послышался стук колес экипажа, и Молли подошла к входной двери встретить новобрачных. Отец вышел первым, взял ее руку и держал в своей, пока помогал невесте выйти из экипажа. Затем он нежно поцеловал дочь и подвел ее к своей жене, чья вуаль была так прочно и тщательно закреплена, что прошло какое-то время, прежде чем миссис Гибсон смогла приоткрыть лицо, чтобы поцелуем поприветствовать свою новую дочь. Затем оба путешественника занялись багажом, а Молли стояла рядом, дрожа от волнения, не в силах помочь, и только чувствовала, как Бетти бросает довольно сердитые взгляды на тяжелые коробки, что одна за одной загромождали проход.

— Молли, моя дорогая, проводи… свою маму в ее комнату!

Мистер Гибсон смешался, потому что вопрос об имени, которым Молли должна была называть свою новую родственницу, никогда прежде не возникал перед ним. Краска выступила на лице Молли. Она должна называть ее «мама»? Именем, которое в ее сердце долго принадлежало другой женщине — ее собственной умершей матери. Непокорное сердце снова взбунтовалось, но она промолчала. Она показывала путь наверх, миссис Гибсон время от времени оборачивалась с каким-нибудь свежим указанием относительно того, какой саквояж или дорожный сундук ей нужен больше всего. Она едва ли сказала Молли несколько слов, пока они обе находились в обставленной по-новому спальне, где по распоряжению Молли затопили небольшой камин.

— Теперь, милая, мы можем спокойно обнять друг друга. О боже, как я устала! — воскликнула она, покончив с объятиями. — На мое настроение так легко действует усталость, но твой дорогой отец был сама доброта. Боже! Какая старомодная кровать! А какое… но это ничего не значит. Со временем мы обновим дом, правда, дорогая? А сегодня вечером ты будешь моей маленькой горничной и поможешь мне разложить вещи, это путешествие меня просто утомило.

— Я распорядилась приготовить для вас ужин и чай, — сказала Молли. — Я пойду и скажу, чтобы его подали?

— Не думаю, что сегодня вечером я смогу спуститься вниз. Было бы очень удобно, если бы сюда принесли маленький столик, а я бы посидела в пеньюаре возле этого веселого огонька. Но, разумеется, не стоит забывать о твоем дорогом отце. Я, право слово, не думаю, что он сможет что-нибудь съесть, если меня не будет рядом. Знаешь ли, кто-то должен не думать о себе. Да, я спущусь через четверть часа.

Но мистера Гибсона ждала записка с просьбой немедленно приехать к старому пациенту, который серьезно заболел. И, наскоро перекусив, пока седлали его лошадь, он тотчас же вернулся к своей старой привычке — ставить профессию превыше всего.

Как только миссис Гибсон поняла, что муж, похоже, не скучал в ее отсутствие — он в одиночестве съел очень приличный ланч из хлеба и холодного мяса, и поскольку страхи относительно его аппетита в ее отсутствие не оправдались, она пожелала перекусить в своей комнате наверху. И бедной Молли, которая не осмелилась сказать слугам об этой причуде, пришлось сначала принести столик, который был хоть и маленьким, но слишком тяжелым для нее, а потом — по порции от каждого блюда, которые с таким трудом ей удалось сервировать на столе так, как это делалось в Хэмли: украсив его фруктами и цветами, что доставили сегодня утром из богатых домов, где ценили и уважали мистера Гибсона. Какой милой казалась Молли ее работа только пару часов назад! И какой ужасной она казалась ей сейчас, когда, наконец, освободившись от разговора с миссис Гибсон, она села в одиночестве съесть ножку цыпленка и выпить холодного чая! Никто не заметил ее приготовлений, никто не восхитился ее умением и вкусом! Она подумала, что отец был бы признателен ей за старания, а теперь он этого не увидит. Ее забота подразумевала доброжелательное отношение к мачехе, которая сейчас звонила в колокольчик, чтобы поднос унесли, вызывая мисс Гибсон в свою спальню.

Молли поспешно доела и снова поднялась наверх.

— Мне так одиноко, дорогая, в этом чужом доме. Подойди и побудь со мной, помоги мне распаковать вещи. Я думаю, твой дорогой отец мог бы отложить свой визит к мистеру Крейвену Смиту хотя бы на этот вечер.

— Мистер Крейвен Смит не может отложить свою смерть, — прямо ответила Молли.

— Чудачка! — сказала миссис Гибсон, слабо засмеявшись. — Но если мистер Смит умирает, как ты говоришь, какого проку в том, что твой отец помчался к нему в такой спешке? Он ожидает какого-нибудь наследства, или что-то в этом роде?

Молли прикусила губу, чтобы не сказать что-нибудь обидное. Она только ответила:

— Я не совсем уверена, что он умирает. Так сказал посыльный. И папа иногда может облегчить последние страдания. Во всяком случае, семье всегда спокойнее, когда доктор рядом.

— Для девушки твоего возраста у тебя слишком ужасные познания о смерти! Право слово, если бы я услышала все эти подробности о профессии твоего отца, я сомневаюсь, что заставила бы себя выйти за него.

— Он не вызывает болезни или смерть, он изо всех сил борется с ними. Я считаю самым прекрасным то, что он делает или пытается сделать. И вы будете думать также, когда поймете, какой он наблюдательный, и как люди рады ему!

— Что ж, давай больше не будем говорить о таких мрачных вещах на ночь. Думаю, я тотчас же усну, если ты посидишь со мной, дорогая. Если ты поговоришь со мной, звук твоего голоса скорее усыпит меня.

Молли взяла книгу и стала читать, чтобы ее мачеха заснула, предпочтя чтение более тяжелой задаче — что-то непрерывно говорить.

Затем она выскользнула из комнаты и спустилась в гостиную, где погас камин, в котором слуги намеренно забыли поддерживать огонь, чтобы показать свое недовольство тем, что новая хозяйка пила чай в своей комнате. Тем не менее, Молли удалось разжечь камин до того, как отец вернулся домой, собрать и подготовить для него немного еды. Затем она вновь опустилась на колени на каминный коврик и уставилась на огонь в мечтательной задумчивости, в которой было столько грусти, что слезы незаметно покатились из глаз. Но, услышав шаги отца, она вскочила и стряхнула с себя печаль.

— Как мистер Крейвен Смит? — спросила она.

— Умер. Он едва узнал меня. Когда я приехал в Холлингфорд, он был одним из моих первых пациентов.

Мистер Гибсон сел в приготовленное для него кресло и протянул руки к огню, согревая их, забыв, казалось, о еде и разговоре, как только череда воспоминаний увлекла его. Затем, стряхнув печальные воспоминания, он оглядел комнату и довольно коротко спросил:

— А где твоя новая мама?

— Она устала и рано легла. О, папа, разве я должна называть ее «мамой»?

— Мне бы так хотелось, — ответил он, слегка нахмурив брови.

Молли молчала. Она поставила перед ним чашку с чаем, он помешал чай и выпил его, затем вернулся к разговору.

— Почему бы тебе не называть ее мамой? Я уверен, она намерена выполнить свой долг матери перед тобой. Мы все совершаем ошибки, ее привычки, возможно, не совсем такие, как наши, но, во всяком случае, давай установим между нами семейные связи.

«Что, по мнению Роджера, было бы правильным?» — это вопрос не давал Молли покоя. Она всегда называла новую жену отца «миссис Гибсон» и однажды рассердилась на барышень Браунинг, заявив, что никогда не назовет ее «мамой». После их вечернего разговора она чувствовала, что ее не привлекают новые отношения. Она хранила молчание, хотя знала, что отец ждет от нее ответа. Наконец, перестав ждать, он сменил тему разговора. Он рассказал о своем путешествии, расспросил о Хэмли, Браунингах, леди Харриет и том дне, который они провели вместе в Особняке. Но в его голосе была некоторая жесткость и напряженность, а у нее на душе — тяжесть и рассеянность. Неожиданно Молли сказала:

— Папа, я буду звать ее «мама»!

Он взял ее руку и крепко пожал, но несколько минут они не разговаривали. Потом он сказал:

— Ты не пожалеешь об этом, Молли, когда будешь лежать на смертном одре, как бедный Крейвен Смит сегодня вечером.

Уже некоторое время гул голосов и ворчание двух старших служанок привлекали внимание Молли, потом достигли слуха ее отца, который, к ужасу девушки, заявил им без обиняков: