Кстати, я ведь тоже ее чувствую, Вашу печень, и боли в ней. Она и, правда, зашевелилась, но пока вяло. Вот что: пожелайте, чтобы я мог некоторое время владеть Вашим телом. Думаю, у меня контакт с печенью лучше наладится. Решайтесь"
"Хорошо, только недолго"
Перехватив управление плотью реципиента, Карцев привычно сосредоточился, задержал дыхание и зримо представил себе токи, идущие от ладони в печень. Кровь внятно активизировалась и еще более разогрела больное место. Боль сначала усилилась, потом распалась на несколько очажков, которые один за другим стали рассасываться, рассасываться и исчезать. Один из них долго еще держался на тонкой ниточке, но и он исчез, растаял. Карцев убрал правую, сильно онемевшую ладонь и приложил для закрепления эффекта левую. Минуты через две бывшее больное место ничем не отличалось по ощущениям от любого другого, здорового.
"Все, владейте своим телом. Сеанс закончен, прошу проверить эффект"
"Не болит. Совсем не болит. Будто и не было никаких колик. Вы кудесник, природный знахарь!"
"Э, нет, нужна контрольная, внешняя проверка. В виде полноценного ужина. Если и после него болеть не будет, тогда выпишите мне сертификат на врачебную практику. Пациентов будете присылать исключительно полезных для нашего общего дела по отражению японской агрессии. Впрочем, можете присылать дам, от них тоже польза бывает"
"Хорошо, идем в столовую. Вот Тильда удивится. Я, конечно, боюсь, но уже и верю Вам чрезвычайно"
Глава шестая. Сила поэзии
В столовой кроме мужа и жены присутствовала их дочь Вера: не менее красивая, чем мать, и весьма толковая девица лет семнадцати-восемнадцати, которая пыталась разговорить родителей, обращаясь с вопросами и суждениями к матери и тотчас спрашивая мнение отца - однако меж собой супруги почти не разговаривали. Карцев поудивлялся их ребяческой гордыне (ему было понятно, что и Витте и жена его тянутся друг к другу, но не хотят "терять лицо"), а потом толкнулся к министру:
"Ваше сиятельство, позвольте слово молвить"
"Что еще за сиятельство?"
"Я разве не сказал? Вам через два года дадут графское достоинство за мир, заключенный с Японией"
"Ну, теперь мира может и не быть..."
"Как не быть, будет, но на других условиях. Возможно, что Вы же его и заключите. Но я о другом... Опять впадаю в нескромность, но видеть Вашу размолвку с женой мне в тягость. Погодите, не перебивайте. Мне все лучше видно со стороны, к тому же я знаю будущее: оно пройдет для Вас в счастливом семейном кругу. Однако за счастье Ваше следует побороться, само оно в руки не упадет. Так вот, мне понятно, что жена Вас любит, но почему-то тщательно это скрывает. И уже давно. Такое положение надо поломать. А я знаю как"
"Вы, я вижу, всезнайка. Я тоже себя таким недавно полагал"
"Вы мне два раза сегодня доверились? Доверьтесь и в третий. Предоставьте мне опять управление своим телом и языком, я произнесу небольшую речь, которую Вы, впрочем, будете слышать и сможете прервать в любой момент. Эффект должен быть положительный. Согласны?"
"Черт с Вами, берите!"
"Еще нюанс: Вы свою жену зовете уменьшительно Тилли?"
"Да что же это... Ну да, Тилли"
"Тогда я приступаю..."
Улучив паузу в разговоре дочери с матерью, Карцев-Витте обратился к Матильде с любезной улыбкой:
- Тилли, ты знаешь, что я сегодня в своем кабинете писал? Стихи, представь себе! С юности не сочинял, а тут как прорвало. Теперь ужасно хочется их вам прочитать...
- Прочти, коли написал, - пожала плечиком Матильда, а Верочка открыла было рот, но благоразумно промолчала.
- Первое называется "Ода беспечной женщине"
Блестит ли солнце за окном
Иль ветер крышу с дома сносит
Или планету целиком
По космосу куда-то носит
Тебя, беспечная душа
Явленья эти не колышат
И поступь у тебя тверда
И взгляд остер
Грудь мерно дышит
Но если вдруг ты встретишь взгляд
Где лава страсти пламенеет
То сердце сбой дает, другой
Рука дрожит, язык немеет
И позвоночник цепенеет
Но вот еще проходит миг
И щеки залиты румянцем
Глаза лучатся, смех летит
Такой безудержный и звонкий
Что достигает до печенки
И нас у ног твоих валит.
Вера выдержала секунд пять и, не дождавшись комментария матери, почти закричала:
- Папа, ты чудо! Да это в лучших традициях Дениса Давыдова, Баратынского и Фета!
- Звучно и экспрессивно, - снизошла Матильда. - А про кого это написано?
- Да это же про тебя, мама! Ты у нас бываешь такой беспечной! Ну и чувствительной тоже.
- Так это у меня позвоночник от пылкого взгляда цепенеет? Впрочем, был один случай в театре... Что же ты еще за весь день написал?
- Вот второе. Называется "Туча"
Не так давно твой взгляд с моим
Сливался в нежном упоеньи
А нынче прячешь ты глаза и рук моих
Не жмешь со страстным вдохновеньем
И вот в отчаяньи немом
Мгновенья я перебираю
Анализирую, бешусь
И вновь все промахи считаю
Так что ж, промчится этот шквал
И солнце снова улыбнется?
Или напротив, вал на вал
Нахлынет, туча разрастется
И мир надолго обернется
Во мрак ночной
Для нас с тобой?
Тут уж обе дамы присмирели, повторяя про себя последние строки. Вера вдруг расплакалась:
- Мама, я не могу смотреть на вашу ссору с папой. Пожалуйста, помиритесь. Вот и папа об этом просит. Он же тебя любит. Такие прекрасные стихи...
- Да я, собственно, не против. Просто он так занят своим делом... Я не хотела тебе мешать...
- Прости ты меня, Тилечка. Я бываю часто не прав, но не замечаю этого. Уж вы подсказывайте мне, ради бога.
- Хорошо, Сереженька. Все теперь будет хорошо. Ты так меня удивил... Я знала, что ты талантлив, но твои стихи меня поразили. В них столько чувства, страсти, пылкости...
- Это я тебе еще не все прочел. Самое сокровенное приберег напоследок. Прочту, на ночь глядя...
- Папа, я тоже хочу послушать!
- Нет, девочка, такой стих тебе слушать рановато. Вот выйдешь замуж, тогда пожалуйста...
- Это что же ты в нем написал? - с подозрением удивилась Матильда. - Может и мне его слушать не нужно?
- Тебе слушать обязательно, но при соответствующем освещении.
- Ну, Сергей Юльевич, заинтриговал! Придется мне сегодня прийти к тебе в спальню...
Оказавшись вновь в кабинете, счастливый муж бросился в кресло как в молодости.
"А ты слов на ветер не бросаешь! - обратился он к подселенцу. - В два стишка мою ситуацию перевернул. Искреннее тебе спасибо. Мы ведь так и ходили бы буками"
"Рад был помочь. Стихи эти о своей ситуации писал, но и к вашей они подошли точь в точь"
"А что еще за стих ты обещал моей жене? Да еще на ночь? Я думал, мы обо всем переговорили, и ты вернешься куда-то к себе"
"Вернусь, не беспокойся. Но твою победу над женой следует закрепить в постели. Тебе ли этого не знать, бывалому сердцееду? Сейчас она к тебе благоволит, но многого от тебя не ждет. А ты возьмешь и удивишь ее своей куртуазностью через этот самый стих, а потом и пылкостью. Которую она будет вспоминать еще долго, долго и тебя ласкать за это"
"Ты о чем говоришь, бродяга? Что будешь всю ночь с моей женой забавляться?!"
"Забавляться с ней будешь ты. Но я напомню, что любовное желание зарождается в сознании любовника и в нем же угасает. В данном случае у тебя будет уникальное преимущество: в одном сознании желанье угаснет, а в другом нет. Когда же угаснет во втором, возникнет вновь в первом. И все это будешь для жены ты: единственный и неповторимый"
"Я убью тебя, негодяй!"
"Это вряд ли. Ладно, время у тебя еще есть. Посиди, подумай, ты ведь умный человек. А я пока у тебя в голове подремлю. Но перед этим скажу еще: эту комбинацию я придумал для тебя. Для твоего блага. Иначе пройдет какое-то время, и хандра у твоей жены может повториться. Ей мало слов, нужен еще любовный восторг. Дай его ей"
Вздремнуть Карцеву в черепе Витте, конечно, не удалось, но он поставил фильтр на мысли реципиента и воспринимал их вскользь, через пятое на десятое. Наконец, тот встал и отправился принимать ванну. Телом он оказался довольно крепок, хотя слишком упитан. Одев шелковую коричневую пижаму, министр стал похож на японца с весьма мрачным выражением лица, отразившемся в большом зеркале ванной. Вот он вздохнул и побрел обреченно в спальню. Уже забравшись в постель, спросил:
"Ты еще со мной?"
"Пока да, но как только твоя жена войдет в спальню, и ты не дашь мне свободу воли, тотчас тебя покину. Будешь лежать с ней мрачным истуканом и хлебать последствия по полной"
"Делай, что хочешь..."
"Йес"
Минут через пять в спальню, чуть освещенную прикроватной лампочкой, мягко вошла Тилли в полуоткрытом серебристом длинном пеньюаре, перехваченном в талии небрежно завязанным пояском с вероятным названием "Дерни меня".