Читать интересную книгу Гнездо орла - Елена Съянова

Гесс угрюмо молчал. Напоминать сейчас о том, как той зимой Адольф фактически устранил его от дел, ему не хотелось. Гитлер просто выпускал пар. Тем не менее когда тот запальчиво объявил, что никакой публичной реабилитации не допустит, Рудольф твердо возразил, что на этот раз дело замять не удастся.

Гитлер бегал по кабинету, хватал какие-то предметы со стола, садился, переставлял что-то… При Гессе он не позволял себе брани, но вся она была сейчас написана у него на лице.

Поладили на том, что фюрер соберет высших офицеров и на закрытой встрече объявит о реабилитации Фрича и восстановлении его в армии.

Уступив Гессу, Гитлер, как обычно, сник. Он сел на диван и сказал Рудольфу, что если тот желает сегодня все решать сам, то — пожалуйста, он даже очень этому рад.

— Вон у меня лежит заявление Магды Геббельс о разводе и ее объяснение причин, — усмехнулся он. — Говори, что делать, я заранее согласен с тобой.

— Это их дело — Йозефа и Магды, — ответил Гесс.

— А скандал на всю страну с развалом образцовой семьи и связью с неполноценной — чье дело?!

— Попробуй их помирить. Сразу после съезда, — предложил Рудольф. — Но этим стоит и ограничиться.

— А чем «ограничиться» в случае с обидой Геринга? Полюбуйся — три папки компромата на Штрайхера! Передал мне лично. Здесь такое! Ты полистай, полистай!

Гесс полистал. Первая папка — материалы о присвоении собственности, примерно на двадцать миллионов марок. Вторая — факты об избиении заключенных Нюрнбергской тюрьмы хлыстом из носорожьей кожи, о появлении в своей штаб-квартире в пляжных трусах, о скандалах с любовницами, изнасилованиях, пристрастии к порнографии… В третью Гесс не стал глядеть.

— Геринг требует стереть Штрайхера в порошок, — подытожил Гитлер.

— Предоставь ему сделать это собственноручно, — ответил Гесс и вынес папки из кабинета.

— Ты хорошо сделал, Руди, я очень благодарен тебе, — усмехнулся Гитлер. — Но если следовать по такому пути, то придется завести особого адъютанта, который станет бегать туда-сюда и выносить от меня проблемы. Которые потом все равно заползут обратно.

В дверь тихо постучали. Это был Альберт Борман; он держал в руке телефонную трубку:

— Мой фюрер, покушение. На заводе Боша. Только что… Звонит рейхсфюрер.

— Кто? — резко спросил Гитлер.

— Доктор Лей.

Гитлер выхватил у него трубку:

— Что? Говорите! Ранен… жив?

Взглянув на побледневшего Рудольфа, быстро кивнул ему:

— Жив. Гиммлер больше ничего не знает.

Металлургический завод Боша был последним пунктом летней инспекции вождя ГТФ — образцовое предприятие, на которое всегда возили гостей, чтобы продемонстрировать лучшие достижения «нового порядка». Завод был показательным и с точки зрения безопасности: именно на нем гиммлеровская тактика «правильных доносов» внедрялась с особой тщательностью.

Сейчас вся территория предприятия была оцеплена двойным кордоном СС, хотя никто еще не был арестован. По обилию эсэсовских чинов и настроению самого рейхсфюрера было ясно, что именно на этом образцовом заводе Гиммлер принял версию покушения как единственную, сразу уверовав в нее.

Одновременно с Гитлером и Гессом к заводу подъехал и сам Карл Бош, ничего не понимающий, расстроенный.

Председатель Наблюдательного совета «ИГ Фарбен»[14], один из финансовых столпов режима, отказывался верить в покушение, называя произошедшее «недоразумением».

— Я знаю здесь каждого сталевара, каждого помощника сталевара… Я с каждым отливщиком дважды в месяц здороваюсь за руку, — говорил он. — Я знаю, чем живут эти люди, как они принимают перемены и как относятся к Лею. Нет, они не могли причинить ему зла!

Наивный лепет доктора философии и лауреата Нобелевской премии по химии (1931 года) только раздражал рейхсфюрера. Гитлер, похоже, тоже не верил. Гесса интересовало только состояние пострадавшего.

Лея уже увезли в клинику Брандта на рентген. Оказалось, что у него серьезная травма обеих ног.

В машине, по пути к Брандту, Гитлер задумался над этим фактом и высказал Гессу свое недоумение: если, как стало известно, не было ни взрыва, ни выстрелов, то — несколько странное повреждение при покушении.

Сам Брандт был занят с пострадавшим; свита рейхсляйтера ожидала результатов. Здесь наконец Гитлер и Гесс узнали, что же произошло или как по крайней мере это выглядело.

Проходя по одному из цехов, Лей, как обычно, разговаривал с рабочими, осматривал станки. От сопровождающих его чиновников своего аппарата он всегда требовал, чтобы они не толклись без толку вокруг и не мешали ему, а, разойдясь по объекту, тоже разговаривали с людьми. Те так и делали, время от времени опять собираясь вокруг шефа.

Находившиеся неподалеку от Лея видели, как он неожиданно, сильно вздрогнув, замер на несколько мгновений, а затем упал на руки успевших подхватить его сотрудников. Никто ничего не понял. Кто-то крикнул, что нужен лед, кто-то поднял с пола стальную отливку в виде толстого стального прута, говоря, что ею рейхсляйтера только что ударило по обеим ногам, кто-то крикнул о покушении… Состояние самого Лея было ужасное: весь белый, в холодном поту, он корчился от боли, не в состоянии выговорить ни слова.

Один из сотрудников, негласно выполняющий роль телохранителя, имел при себе лекарства, шприцы и ампулы с обезболивающим. Он сделал Лею укол, и того почти без сознания увезли в клинику Карла Брандта. После чего началась свистопляска: подоспели СС во главе с самим рейхсфюрером, имевшим серьезные намерения.

Выслушав, Гитлер в недоумении посмотрел на Гесса; тот тоже не понимал, откуда, например, взялся стальной прут. Оказалось, что такие отливки иногда вылетали из тисков, поэтому техника безопасности запрещала ходить и стоять в определенных местах. Гитлер и Гесс снова переглянулись.

— Так, может быть… — начал Гесс. Он не успел договорить; вышел Брандт, как будто даже веселый, и сообщил, что у Лея на редкость прочные кости: при таком ударе — ни переломов, ни трещин.

— Что же все-таки с ним? — недоумевал Гитлер.

— Чертовски не повезло, — вздохнул Брандт. — Я знаю два рода боли, которые почти невозможно вытерпеть, поскольку они не отключают сознания — проникающее ранение в живот и такой вот удар по костям голени.

— Он в сознании? — спросил Рудольф.

— Да, в полном. Пишет объяснение случившегося. Но это ненадолго… Боль вот-вот вернется, а он отказывается от уколов.

Гитлер, Гесс и Бош вошли к Лею, который быстро писал что-то, лежа на спине; лист бумаги держал перед ним ассистент Брандта. Он сразу попросил Гесса и Боша своими подписями засвидетельствовать, что он дает показания в здравом уме и твердой памяти. «Иначе на Гиммлера не подействует», — добавил он.

— Я же говорил, что это недоразумение, несчастный случай! — воскликнул Бош.

— Роберт, что с вами произошло? — спросил Гитлер. — Если вы можете говорить и помните…

— Могу и помню, — кивнул Лей. — Только, пожалуйста, прежде подпишите и отправьте Гиммлеру, пока еще не поздно дать задний ход. А я… просто болван, — продолжал он, когда его просьбу выполнили. — Мне сто раз было сказано, где нельзя стоять, а я… Вот и получил. — Он облизнул искусанные в кровь губы и повернулся к Бошу. — А что, уже началось?

— Я сейчас же вернусь на завод, — кивнул тот. — Я надеюсь, все уладится.

Когда они на несколько минут остались втроем, Лей прямо посмотрел на фюрера. Самочувствие у него, как и предупреждал Брандт, ухудшалось на глазах: на лбу выступил обильный пот, дыхание становилось прерывистым.

— Я знаю, что Гиммлер перед съездом искал случай для общенациональной истерики по типу «бухаринского дела». Но пусть работает с кем-нибудь другим. А я… не хочу. Не хочу!

Гитлер молчал. Случай и впрямь был удобный, словно приготовленный на заказ, и это «не хочу» выглядело, как каприз.

А Гитлер капризов не любил.

Сухо кивнув Лею, фюрер повернулся к дверям, в которых тотчас же появился Брандт. Выходя, Гесс почувствовал спиной взгляд Лея.

Гесс проводил Гитлера до машины. Поняв, что Рудольф хочет остаться, Гитлер поджал губы. Это выражение на его лице было хорошо знакомо всем, имевшим возможность наблюдать фюрера в повседневности. Лицо словно леденело изнутри; в серо-голубых глазах — льдины, губы заморожены. «Абсолютный холод», — сказал о таком Адольфе покойный Грегор Штрассер.

Гитлер уехал. Гесс возвратился в палату. Лей по-прежнему отказывался от обезболивающих. Брандт сказал, что он потребовал телефон.

— Я не вполне понимаю, что происходит, — сказал Брандт Гессу. — Но такие нагрузки на сердце недопустимы. Нельзя ли как-то пойти ему навстречу или… хотя бы сделать вид?

«Сделать вид», что общенациональная истерика отменяется, было невозможно: у Лея имелись надежные осведомители.