Вернувшись на «Простушку Джейн», он завел мотор, поднял якорь и направился в теплую ночь. Далекие огни материка расцвечивали ее черное покрывало, а те, что горели на острове Рэггид, мягко сияли, озаряя окутавший его туман. Венера висела на западе над горизонтом, отражаясь в воде дрожащей белой линией. Сверкающий след тянулся за кормой: искры, рассыпающиеся от зеленых огней. Хэтч удовлетворенно вздохнул, с удовольствием предвкушая приятную прогулку, несмотря на поздний час.
Неожиданно баркас вздрогнул, и Хэтч быстро заглушил мотор. «Похоже, вода попала в топливопровод», — подумал он. Тяжело вздохнув, Малин отправился за фонариком и инструментами, а затем вернулся в кубрик и отодвинул в сторону доски, открыв мотор. Он немного поводил лучом фонарика в поисках водомаслоотделителя. Обнаружив его, Хэтч открутил маленькую крышку и увидел, что внутри полно темной жидкости. Он вылил ее за борт и наклонился, чтобы поставить емкость обратно.
И замер на месте. В повисшей над «Простушкой Джейн» тишине ночной покой нарушал диковинный звук. Хэтч прислушался и тут же все понял: женский голос, низкий и мелодичный, пел необыкновенной красоты арию. Он выпрямился и повернулся в сторону голоса, который плыл над темными волнами, волшебно неуместный здесь, наполненный сладостной мукой.
Хэтч стоял не шевелясь и, словно околдованный, прислушивался к голосу. Оглядевшись по сторонам, он сообразил, что голос доносится с «Грифона», на котором были погашены все огни, только где-то на палубе сияла крошечная красная точка. Хэтч поднес к глазам бинокль и увидел, что капитан курит свою трубку.
Хэтч закрыл мотор и снова его завел. Тот заработал со второй попытки и теперь звучал четко и ритмично. Неожиданно Хэтч поддался импульсу и направил «Простушку Джейн» в сторону «Грифона».
— Добрый вечер, — приветствовал его капитан, и его тихий голос неожиданно громко прозвучал в ночном воздухе.
— И вам того же, — сказал Хэтч и поставил двигатель на холостые обороты. — Зуб даю, это Моцарт, но оперы я не знаю. Может, «Свадьба Фигаро»?
— Ария Зеффиретти.[41] — покачав головой, ответил капитан.
— А, из «Идоменея».
— Да. Сильвия Макнейр великолепно исполняет свою партию, правда? А вы любите оперу?
— Моя мать любила. Каждый субботний вечер она включала радио, и наш дом наполняли трио и тутти.[42] Я научился ценить музыку лет пять назад.
Они помолчали немного.
— Подниметесь на борт? — неожиданно спросил Нейдельман.
Хэтч привязал «Простушку Джейн», заглушил мотор и, ухватившись за руку капитана, запрыгнул на борт. Трубка Нейдельмана едва заметно тлела, проливая на его лицо красноватое сияние и подчеркивая запавшие щеки и глаза. Лунный свет коснулся рубки и тут же вспыхнул на золотой спирали, которая ее украшала.
Они молча стояли у перил, вслушиваясь в последние звуки арии. Когда она подошла к концу, начался речитатив, а Нейдельман, сделав глубокий вдох, высыпал содержимое трубки за борт.
— Почему вы ни разу не сказали мне, что я должен бросить курить? — спросил он. — Все доктора, с которыми мне пришлось сталкиваться, требовали, чтобы я немедленно покончил с этой вредной привычкой — кроме вас.
— Зачем зря тратить силы, — подумав немного, ответил Хэтч.
Нейдельман тихонько рассмеялся.
— Значит, вы меня уже хорошо изучили. Давайте спустимся вниз и пропустим по стаканчику портвейна.
Хэтч удивленно посмотрел на капитана. Только сегодня вечером на камбузе «Цербера» он слышал, что никого никогда не приглашают в нижние каюты «Грифона»; на самом деле никто даже не знал, как они выглядят. Капитан вел себя дружелюбно со всеми членами экспедиции, но всегда держался от них на расстоянии.
— Мне повезло, что я не стал читать вам лекцию по поводу ваших пороков, верно? — сказал он. — Спасибо, я с удовольствием выпью стаканчик.
Они прошли в рубку, спустились по ступеням и миновали низкую дверь. За ней Хэтч увидел узкую металлическую лесенку, еще одну дверь и большую комнату с низким потолком. Она была обшита роскошными панелями из красного дерева с резьбой эпохи короля Георга и перламутром. Иллюминаторы украшали витражи от «Тиффани», у стен стояли кожаные табуреточки. В дальнем конце горел маленький камин, наполняя каюту теплом и едва различимым ароматом березы. По обеим сторонам камина высились застекленные стеллажи с книгами в переплетах из телячьей кожи и с золотыми печатями на корешках. Он подошел поближе, чтобы прочитать названия: Р. Гаклюйт[43] «Путешествия», раннее издание «Принципиа» Ньютона. Тут и там бесценные манускрипты с цветными рисунками и инкунабулы,[44] расставленные так, чтобы можно было увидеть обложки; Хэтч узнал отличное издание «Часослова» герцога Беррийского.[45] И маленькую полку, посвященную оригинальным изданиям ранних пиратских текстов: «Радости холостяка» Лайонела Вафера,[46] «Пираты Америки» Александра Эксквемелина[47] и «История ограблений и убийств, совершенных самыми известными пиратами» Чарльза Джонса. Эта библиотека стоила приличного состояния. «Интересно, — подумал Хэтч, — не снарядил ли Нейдельман корабль своими прежними находками?»
Рядом с одним из шкафов висел небольшой морской пейзаж в золоченой рамке. Хэтч подошел поближе, чтобы его рассмотреть, и не смог сдержать удивленного вздоха.
— Господи, — проговорил он, — это же Тернер!
Нейдельман кивнул.
— «Метель. Пароход выходит из гавани и подает сигнал бедствия, попав в мелководье». Эскиз для картины, которая была написана в тысяча восемьсот сорок втором году.
— Той, что выставлена в галерее Тейт? — спросил Хэтч. — Когда я был в Лондоне пару лет назад, я несколько раз пытался ее срисовать.
— Вы художник? — спросил Нейдельман.
— Любитель. Рисую в основном акварели.
Хэтч сделал шаг назад и снова огляделся по сторонам. Другие картины, висевшие на стенах, были гравюрами на меди, изображавшими крупные цветы, диковинные травы и экзотические растения.
Нейдельман подошел к небольшому столику с углублениями, выстланными мягкой тканью, уставленному хрустальными графинами и маленькими стаканчиками. Вытащив два стакана, он налил на два пальца в каждый.
— Гравюры, — сказал он, проследив за взглядом Хэтча, — сделаны сэром Джозефом Бэнксом, который сопровождал капитана Кука в его первом путешествии вокруг света. Это образцы растений, которые он собрал в Ботани-бей сразу после того, как они открыли Австралию. Именно поразительное разнообразие растений подало Бэнксу идею дать заливу такое имя.